— Прощайте!..

Дверь закрылась. Ее шаги послышались в сенях, на крыльце, на ступеньках. Звякнула щеколда калитки.

И дом опустел.

Уж так получалось, что Хайдар, даже после целого дня утомительной работы и хождения по полю, не сразу возвращался домой. Желание увидеть Нэфисэ, услышать ее голос было столь необоримо, что он, не замечая сгущающейся темноты, сворачивал с большой дороги на тропку к полевому стану. А ночь тем временем окутывала землю, на небо высыпали звезды, с низин начинало тянуть холодком.

«Возможно, в бригаде все улеглись и ее не удастся увидеть?» Хайдар останавливался посреди дороги, укоряя себя за мальчишество. Ныла натруженная нога, нестерпимо мучил голод. На что бы лучше — пойти домой, поесть вкусной гречневой каши, которую наварила старуха соседка, напиться холодного айрану и завалиться спать. Но... что поделаешь с молодым сердцем, беспокойным, неуемным?! Перед глазами — мягкая, пахнущая свежим сеном постель... а ноги ведут к домику на лесной опушке.

Чаще всего он заставал их за ужином, у костра. Завидев сына, припадавшего на ногу, Мэулихэ ласково журила его:

— Ах, сынок, много ходишь, не разболелась бы нога!

— Не волнуйся, мама, — успокаивал ее Хайдар.

— Рана давно зажила, ничего ноге не сделается. Завернул мимоходом, узнать, не пойдешь ли домой? — а сам смотрел на Нэфисэ и, хотя трудно было разглядеть ее лицо в неясном, колеблющемся свете костра, чувствовал, что она рада его приходу.

— Нет, нет! — тут же вступала в разговор Нэфисэ. — Даже не заикайся! Мэулихэ-апа — моя до осени. Без нее мне и сон не в сон и еда не в еду. Может, тебе, детка, и страшно одному спать, да уж потерпи...

На опушке раздавался веселый хохот. Девушки живо усаживали Хайдара в круг, кто-то протягивал ему ложку, а какая-то озорница, накрывая ему колени салфеткой, приговаривала:

— Смотри, малыш, не испачкай рубашки!

Удивительно, что при этом он всегда оказывался рядом с Нэфисэ.

Уставшая за день Мэулихэ торопилась ко сну:

— Пойду стелиться. И вы, девушки, не засиживайтесь!

Одна за другой исчезали и остальные. У костра оставались только Хайдар и Нэфисэ.

— Не ходи больше по ночам, товарищ лейтенант, — говорила она ласково. — Не мытарься! Ведь ночи-то темные, дорога кружная. Того гляди — заблудишься, что будем тогда делать без тебя? — И, легко вскочив, она тоже пропадала в темноте.

Если Хайдар, задержавшись допоздна в других бригадах, запаздывал к веселому костру на опушке, он все разно выбирал такой путь, чтобы можно было хоть издали посмотреть в ту сторону.

Красное знамя на копне рассеивало его тревоги.

— Глупый ты мальчишка! — говорил себе иногда Хайдар. — Глупый, глупый! — Но на следующий день он, волнуясь, снова искал глазами трепетавшее на ветру кумачовое полотнище.

Сталкиваясь с Нэфисэ, Хайдар со все возрастающим восхищением любовался ее длинными ресницами, проворными движениями рук и даже к звукам ее голоса прислушивался с замиранием сердца. Его чувство было настолько чисто и глубоко, что он старался таить его даже от самой Нэфисэ, и когда Апипэ с обычным для нее бесстыдством пыталась делать какие-то намеки, это вызывало в нем только брезгливость и отвращение.

До сих пор Нэфисэ была лишь приветлива с ним, но трудно было угадать, что скрывается за этой приветливостью...

А вчера было иначе.

На колхозной плантации созрел семенной кок-сагыз. Его надо было собирать, не медля ни минуты. Стоило повеять легкому ветерку, и пушистые, как у одуванчика, семена мгновенно разлетелись бы, первые капли дождя вбили бы их в землю. Но сейчас сбором семян могли заняться только дети.

Хайдар послал пионеров оповестить всех байтиракских ребят, чтобы шли на плантацию, велел объяснить им, что из кок-сагыза добывают каучук, делают резину, необходимую для армии. Кто, мол, хочет помочь отцам и братьям, воюющим на фронте, пусть приходит.

Наутро к Хайдару явились двадцать семь ребятишек с мешочками в руках.

— Хайдар-абы! В танках что-нибудь тоже делают из кок-сагыз? Да? Мой папа — танкист! Я помогу ему поскорей побить фашистов.

— И я, и я! Мой папа — шофер! И мы хотим! — зашумели дети со всех сторон и, повесив мешочки через плечо, вошли в кок-сагыз.

На соседнем участке бригада Нэфисэ косила лобогрейкой овес. Вскоре показался и бригадир:

— Здравствуй, товарищ лейтенант! Оказывается, у нас новые соседи?

— Вот пришли, если примете!

— Поля у нас просторные, душа широкая, хорошим соседям всегда рады.

Нэфисэ с улыбкой смотрела на ребят. Хайдар заметил, что она несколько раз украдкой взглянула и на него.

— Цветики мои! — протянула она. — Погляди, работают-то как весело, как стараются!..

Хайдар почувствовал, что ласковые слова, обращенные к детям, почему-то смутили самое Нэфисэ. Глаза их встретились, и она, вспыхнув, наклонила голову, стала поправлять выбившуюся из-под платка прядь волос. Стараясь скрыть смущение, принялась шутить:

— Не соскучился ли по маме, лейтенант? Передать ей привет от тебя? Она вон на том конце поля.

— А если и соскучился, ты ведь не отпустишь ее?

— Ах, бедняжечка!.. — засмеялась она. — Потерпи уж немного, дай хлеб убрать.

— Лишь бы до моего отъезда отпустила...

— До отъезда? Так ведь ты недавно приехал? Неужто пора уезжать?

— Видно, воздух в Байтираке живительный... Я уже почти поправился.

— Гм... Поправился! А хромаешь.

— Это уже пустяки. Да и на фронте люди очень нужны.

— Положим, они и здесь не лишние...

— Каково же мне, когда наша дивизия в Сталинграде воюет?

— Понимаю. Мы не солдаты, и то всем сердцем тянемся туда... Ну, до свиданья, до проводов!

Она, мягко улыбнувшись, поправила платок на голове и как-то нехотя пошла к своему участку.

— Нэфисэ!.. — крикнул Хайдар странно зазвеневшим голосом.

Нэфисэ, вздрогнув, остановилась. Кудрявые волосы Хайдара развевались на ветру, тонкие ноздри дрожали:

«Нос совсем как у матери», — подумала Нэфисэ.

— Послушай, Нэфисэ, я...

Поняла ли она, что хотел сказать ей Хайдар, или невольно получилось так, но Нэфисэ, нахмурив брови, вдруг закричала:

— Карлыгач, ты что зеваешь! Гляди, куда лошади бредут! — и она опрометью бросилась бежать.

Видно, Карлыгач действительно зазевалась — лошади тащили машину прямо в кок-сагыз.

Сумерки все более сгущались, надвигалась ночь. Хайдар сидел в прохладных сенях за столиком и готовился к докладу о положении на фронтах и о задачах колхозников. По поручению партийной организации он должен был сделать этот доклад завтра на общем собрании колхоза.

Времени у него было еще много. Он задумчиво водил пером по бумаге, и вдруг из-под пера стали вырисовываться брови, разлетные, как крылья ласточки, милое женское лицо с длинными ресницами. Еще несколько штрихов, и в уголках губ заиграла чуть приметная улыбка. Совсем как у «нее»! Хайдар улыбнулся как бы в ответ ей и, аккуратно обрезав бумагу, прислонил рисунок к мерно тикавшему будильнику и поднялся.

«Возможно, и сегодня мне только почудилось?» Он склонился над улыбающейся головкой: «Нет, не почудилось! Нет...»

Хайдар ходил по чисто вымытым половицам, осторожно ступая на раненую ногу. Время от времени он спускался с крыльца и стоял, подняв голову, посреди двора, словно прислушивался к чему-то, и опять спешил в сени.

Вокруг маленькой лампы на столе сновали ночные бабочки, в раскрытое окно смотрела черными глазками смородина. За нею поблескивала листьями вишня. А над всем этим нависла темная ночь, глухая, предвещавшая грозу августовская ночь. Встревоженные духотою, бились о стекла окон жучки. Где-то далеко, разрывая ночную тьму, полыхали зарницы.

Хайдар стоял у окна, чутко прислушиваясь к ночным звукам. В этот поздний час Байтирак продолжает жить сложной, напряженной жизнью. Вот по мосту прогромыхала порожняя телега, за ней вторая, третья... Это транспортная бригада возвращается с элеватора, впереди Тэзкирэ, потом Ильгизар... Они дадут лошадям отдохнуть и в полночь опять повезут хлеб на пристань.