— Интересно! У нее пшеницы не хватает, а я виноват... Ишь, привязалась!.. Что же я с твоей пшеницей сделал?
— А вот сейчас узнаем, что ты сделал!
Сайфи сразу присмирел и, спотыкаясь, подошел к Нэфисэ.
— Вот, ей-богу, сестрица, зря болтаешь! Обещаю тебе: подоспеет моя бригада, отдельно будем молотить, сам за всем прослежу!
— Ладно, хватит, — оборвала его Нэфисэ. — Как отоспится твоя бригада, на той вон машине будете молотить. А мы — фронтовая бригада, нам некогда нежиться в постели до восхода солнца.
Из-за молотилки, засучив рукава, вышла Зэйнэпбану.
— Нэфисэ, — сказала она озабоченно, — у нас одного человека не хватает. Как быть?
Нэфисэ задумалась, потом повернулась и крикнула куда-то:
— Шамсутдин-абы!
— Я! — донесся голос из темноты.
Разгребая большими валенками солому и пряча руки в длинные рукава дубленой шубы, из-за копен вышел Шамсутдин. Он, видно, вздремнул в ожидании бригады Сайфи; к его усам и мохнатой ушанке пристала мякина, глаза щурились от яркого света.
— Шамсутдин-абы, поработаешь с нами?
Шамсутдин потоптался на месте, поглядывая то на Сайфи, то на Нэфисэ.
— Я что? Я готов! Раз Нэфисэ сказала — сделаю! Сниму шубу и примусь...
— Ну-ну! Погоди-ка! — вмешался Сайфи. — Ведь Шамсутдин — веяльщик в моей бригаде.
— Когда твоя бригада проснется, тогда видно будет!
Девушки расхохотались. Нэфисэ засучила рукава и подошла к молотилке.
— Ну, начали! Сумбюль, умница моя, ты вместе с Юлдуз становись справа от меня. Будете подавать снопы. Карлыгач! Ты с подружкой — за машину! Зэйнэпбану, тебе, наверно, придется стать со мной у барабана.
Зэйнэпбану только рукой махнула:
— Куда хочешь ставь, охать не буду! Лишь бы с пшеницей все было ладно.
Сайфи, ворча, скрылся в темноте. Шамсутдин встопорщил длинные усы и важно прошагал мимо девушек к машине. С другого конца тока на помощь Нэфисэ шло несколько женщин и мальчиков.
Нэфисэ только было собралась подняться на мостик молотилки, как со стороны деревни послышался конский топот. Кто бы это мог быть? Не с худой ли вестью? Стук копыт все приближался. Вот всадник остановился за копнами и спрыгнул с коня. Было слышно, как конь позвякивал уздечкой. Под навес вбежал Ильгизар.
— Джинги, ты здесь! — бросился он к Нэфисэ.
— Где же мне быть?.. — как-то нехотя ответила Нэфисэ.
— А я тебя везде ищу! — Ильгизар задыхался от волнения, он говорил торопливо, и речь его была бессвязной. — Мама все плачет... Пусть не обижается, говорит, пусть вернется... Папа, наверное, уже дома, и он будет сердиться. Пойдем домой, джинги! Без тебя дома так скучно! Маму тоже жалко. Все плачет и плачет... Пойдем, джинги!
Увидев, что Нэфисэ опустила голову и молчит, Ильгизар смутился. Он понял, что произошло нечто гораздо более серьезное, чем ему казалось. И подруги Нэфисэ стояли безмолвно, глядя себе под ноги.
Мальчик тихо коснулся плеча Нэфисэ:
— Может, тебя обидели, джинги? Или сказали что нехорошее? Кто? Назови только... Я его...
Вокруг слышалось только шуршанье соломы да глубокие вздохи: «Вот оно как обернулись дела! Почему же ушла Нэфисэ от свекрови?»
Ильгизар заговорил снова:
— Или ты разлюбила нас, джинги? Может, не смогла привыкнуть к нашему дому? Ведь ты мне дороже родной сестры. Ты мне как Газиз-абы... А мама плачет и плачет... Кто же, кроме тебя, утешит ее? Пойдем домой, джинги! Пойдем!
Нэфисэ за день устала и от горя и от обид. У нее кружилась голова.
— Не могу, братец, — покачала она головой. — Не могу вернуться!
Ильгизар, вскрикнув, выбежал, и почти в то же мгновение раздался глухой стук копыт.
Все тихо стояли на своих местах.
— Ну, что вы?.. Пора начинать! — раздался суровый голос Нэфисэ.
6
Это была их последняя надежда, последнее упование. Нэфисэ, волнуясь, положила перед барабаном развязанный сноп и, словно желая подбодрить всех, ласково сказала:
— Начали, голубки! Гюльсум, заводи машину!
— В добрый час! — промолвил кто-то.
Мотор трактора чихнул раза два и ровно застучал. Басовито загудела машина, быстро завертелся барабан, сверкая стальными зубьями. Нэфисэ, потрясывая первый сноп, подала его в барабан. За лето она так полюбила свою пшеницу, что даже почувствовала какую-то жалость, когда острые зубья начали беспощадно кромсать колосья.
На току сразу все задвигалось. Снопы переходили через проворные руки Сумбюль к Нэфисэ и исчезали в гудящей пасти барабана. Нескончаемым потоком шла из машины солома. Быстрые грабли Карлыгач и ее помощниц отгребали солому в сторону, а мальчики, ловко зацепив волоком огромные вороха, покрикивая на коней, отвозили ее к скирдам. Над машиной кружилось густое облако пыли.
В самый разгар работы Нэфисэ вдруг почувствовала легкое прикосновение чьей-то руки. Она обернулась: позади нее стояла Мэулихэ.
— Ох, Нэфисэ, — прокричала она ей в ухо. — Слава богу, ты здесь. Чего только не приходило мне в голову! — Старуха махнула рукой и хотела отойти, но тут же добавила: — А Хадичэ очень мучается...
Нэфисэ ничего не ответила.
— Понапрасну, говорит, обидела, теперь она вовек мне не простит. А еще, говорит, как бы от расстройства своей пшеницы не забросила... Всему колхозу повредит... А я ей говорю: в уме ты? Почему она так поступит?
Нэфисэ молча вскинула голову и неожиданно увидела стоявшего совсем недалеко Хайдара. Его добрый участливый взгляд смутил ее.
«Что же это я? — спросила она себя, прислушиваясь к учащенному биению сердца. — Нет, это невозможно... Это от одиночества... Пройдет... Не может не пройти... Разве он не найдет равную себе?»
Когда она снова взглянула на то же место, Хайдара уже там не было; он подметал в сторонке ток, видимо готовя место для провеянного зерна.
Вскоре по самому краю неба скользнул светлый луч. С Волги потянуло свежим утренним ветерком. Казалось, то не дуновение ветра, а первый вздох пробудившейся земли.
Мимо молотилки, поглядывая по сторонам бегающими глазками, прошел Сайфи. Нэфисэ вспомнила его слова, и у нее сердце сжалось: «А если он окажется прав? Если она ошиблась в расчетах?»
Тысячи сомнений вкрались в душу Нэфисэ. Не выбирали ли для пробного обмолота самую урожайную пшеницу? Тогда почему совпали результаты трех обмолотов? Но, с другой стороны, ведь Сайфи сам взвешивал, и весовщик подтвердил его счет. Ну, а если они обманули, куда бы делась пшеница? Разве смогли бы они запрятать столько зерна?
Нэфисэ глубоко вздохнула: «Нет! Должно быть по-моему!» — упрямо подумала она.
Она прислушалась к шуму, с каким падала пшеница за молотилкой, она ощущала вес снопа, видела, как тяжело ударялись в лоток барабана налитые колосья. «Нет! Вот она какая тяжелая наша пшеница!»
Солнце уже коснулось лучами синеющих вдали приволжских лесов. Золотым светом зажглась одна сторона скирды, высившейся у тока.
Нэфисэ бросила нетерпеливый взгляд в ту сторону, где должно было лежать намолоченное зерно, но, ничего не разглядев, послала Сумбюль к весам.
— Поди, моя умница, узнай, сколько намолотили, — крикнула она девочке.
Сумбюль помчалась вприпрыжку и вскоре же появилась из-за молотилки.
— Двести шестьдесят!
— Не ошиблись ли?..
— Нет, Хайдар-абы сам сказал. Он все записывает.
На один миг вдали мелькнуло улыбающееся лицо Хайдара. Он, подняв руку, показал ей что-то на пальцах и начал засыпать вторую кучу зерна.
«Уже сейчас приближается к девяноста пудам с гектара», — посчитала Нэфисэ. Она кинула взгляд направо и едва не закричала от радости: из девяти огромных копен четыре еще были нетронуты.
Нэфисэ начало казаться, что молотилка работает слишком медленно.
— Гюля-ай, давай быстрее! — крикнула она весело Гюльсум, стоявшей у трактора и вытиравшей пот с лица.
Гюльсум кивнула головой и подкрутила что-то в тракторе. Машина завертелась быстрее. Теперь она уже не гудела, а яростно выла. Блестящие зубцы барабана в бешеном вращении захватывали снопы и с ненасытностью хищника вгрызались в колосья. Снопы, как птицы, летали в руках девушек. Глаз не мог уследить за движением грабель Карлыгач. Мальчики, возившие солому, неслись вскачь, перегоняя собственные тени.
