Раздумается служащий обо всем этом и не сразу сообразит, чего надо от него парням с красными повязками на рукавах — они разгуливают возле конторы, поглядывают по сторонам.
— Куда? — спрашивают строго. — Поворачивай назад. Совесть проел, собака служебная?
Глаза злющие. С такими не заспоришь. Попятится служащий:
— Я что… Меня попросили… Нельзя, так и не пойду.
— Вот-вот, так-то лучше будет.
Старший конторщик Лихачев вышел из подъезда Белого корпуса. Шел важно, подняв голову, — неприступный, величавый. На парней посмотрел полупрезрительно, но остановился, решая — прикрикнуть или молча, сохраняя достоинство, обойти стороной. Нынче повышать тон небезопасно, поэтому лучше не связываться. Лихачев сделал шаг влево. Коренастый в черном полупальто парень тоже шагнул влево. Лихачев, досадуя, хотел обойти группу с правой стороны. И опять ему загородили дорогу.
— В чем дело? — робея, спросил конторщик.
— Возвращайтесь домой.
— Как домой? Вы кто такие?
Парни показали на красные повязки.
— Все равно, — упавшим голосом проговорил конторщик. — Что вы хотите?
— Вам уже сказали: идите домой.
— Я иду на службу…
— Кончилась ваша служба. Идите, идите.
Первый раз с Лихачевым случилось такое, когда в будний день он был не в конторе. От мысли, что надо искать себе какое-то занятие, он растерялся. По дому у него никаких дел не было, в гости идти не к кому — не любил водить компанию. Неуверенно подошел к подъезду и не стал подниматься в квартиру, оглядывался, словно искал кого-то, кто бы подсказал, что ему делать.
На площади показался табельщик Егорычев. Лихачев хотел его окликнуть, но пересилило любопытство: «Ну-ка, ну-ка, тебе что скажут».
Сказали Егорычеву, видимо, то же самое. Табельщик что-то горячо доказывал, пытался прорваться сквозь заслон. И достукался: парни не очень вежливо повернули его, толкнули в спину.
— Серафим Евстигнеевич! — позвал Лихачев табельщика, когда тот, возвращаясь, поравнялся с подъездом.
— А, это ты, Павел Константинович, — как ни в чем не бывало, откликнулся Егорычев. — Подышать на морозец вышел?
— Выглянул вот на минуту, — бодро сказал Лихачев. — И вы тоже?
— Гуляю-с… Мы люди свободные.
— Может, и меня прихватите?
— Отчего же, присоединяйтесь.
Шли по площади молчаливо, прислушивались к скрипу снега под ногами.
— Не пустили, Серафим Евстигнеевич? — сочувственно спросил потом Лихачев.
— Да и тебя, догадываюсь, тоже, — не удивляясь, ответил Егорычев. — Раньше-то об эту пору уж давно сидел бы за конторским столом. Точность у тебя, Павел Константинович, завидная.
— И как вы думаете, что мы будем делать?
— Пойдем к директору, засвидетельствуем, так сказать: мы готовы, но…
«Конечно же, к директору! — подумал Лихачев. — Как сам не догадался!»
— У вас золотая голова, Серафим Евстигнеевич, — польстил он табельщику.
— Обыкновенная-с, — отказался от излишней чести Егорычев.
У входа в училище слышалась ругань.
— Не пропустим. Нечего делать.
— Как сказать! Такой же человек…
— Ты городовой — не человек. Проваливай, пока не накостыляли.
— А вы мне не грозите. Я жаловаться иду.
— Хо, кто тебя слушать будет!
В училище рвался городовой Бабкин. Артем и Егор Дерин его не пускали.
Однако сладить с напористым Бабкиным было не так просто, шаг за шагом он продвигался к двери. И ребятам пришлось пойти на уступку.
— Сходи, Артем, позови кого-нибудь из наших, — сказал Егор. — А я за ним посмотрю…
— И смотреть нечего. Не убегу, пока не повидаю Крутова.
Бабкин, устав от борьбы, поуспокоился, полез за кисетом. Редкие кошачьи усы его обиженно вздрагивали.
— Порядок блюсти по-умному не каждому дано, — втолковывал он Егору. — Допустим, ты приставлен к околодку, обходишь его и видишь — собирается толпа, шумит. Что ты, толкаться начнешь? Нет. Ты подходишь и вежливо: «Разойди-и-сь! Не полагается!»
— Навидались мы вашей вежливости, до сих пор загорбки побаливают, — насмешливо сказал Егор.
— Что ты сейчас должен был сделать, — не отвечая на слова парня, продолжал Бабкин. — Спросить прежде, по какому делу иду. А потом и решать, пускать меня или не пускать. А ты толкаться начал, кричать…
— Еще и поколотить бы надо. Тебе русским языком было сказано: не лезь, не пустим.
— Да как же ты не пустишь, когда я по делу иду?
— Иди к Цыбакину со своими делами.
— Ты меня Цыбакиным не попрекай, — рассерженно объявил Бабкин. — Он мне не кум и не сват, гостеваться с ним не приходилось.
Артем привел отца. Федор, придерживая перевязанную руку, пристально смотрел на городового.
— Чего у тебя? — не очень приветливо спросил он.
— Чего — это разговор особый, — со спокойной уверенностью ответил Бабкин, хитрил глазами. — Ты прежде скажи им, чтобы они меня не задерживали, пропускали, когда иду. Я ведь тебя пропускал… Ну хотя бы, когда ты из каморок со студентом выходил. В фартуке тот студент.
— Так, — мрачно перебил его Федор. — Услуга за услугу. Настало время, поторговаться пришёл. Ну, говори, что тебе нужно?
— Значит, не пустишь, на холодке будем говорить, — сказал Бабкин и сердито насупился.
Федор отступил от двери, показал здоровой рукой:
— Проходи, только долго говорить мне с тобой не о чем.
— Раз так, я и отсюда, — обиделся Бабкин. — С жалобой на твоих дружинников. Митрохины два брата — Серега и Колька — оружие мое забрали. Вели отдать. Сам знаешь, вреда я не делал. А мне за оружие суд грозит. Семья все-таки, ребята. Войди в положение. Вели отдать.
— Не у одного у тебя забрали. Дело обычное.
— Обычное-то оно обычное, да ведь как начальство посмотрит.
— Повышения, конечно, не получишь, а выгонят из полиции — беды большой нет. На фабрику пойдешь, туда с радостью возьмут.
— Смеешься! Мне каково…
— Не могу, — решительно сказал Федор. — Оружие отбирается по решению Совета.
— Что же мне делать?
— Уходи из полиции. Места себе другого не найдешь, что ли?
— Нет для меня другого места.
— На нет и суда нет. До свидания.
Федор ушел, а Бабкин все еще топтался у входа, медлил. Егор тронул его.
— Слышал, что сказали? Двигай.
— Но, но, не очень-то, — заерепенился Бабкин. — Взяли волю.
— Силу почуяли, вот и взяли, — отрезал Егор.
— Посмотрим еще, чья сила-то наверху будет, — с угрозой сказал Бабкин. — Попомню тогда этот разговор. Все попомню.
Федор вернулся в училище, где на сцене в отгороженном углу сидели за столом Алексей Подосенов и Маркел Калинин. Маркел сумрачно дымил цигаркой, мял в кулаке черную с проседью бороду. Он только что пришел из лабаза — вместе с приказчиком подсчитывал оставшиеся запасы продовольствия. При самой строгой экономии муки и круп хватит всего дня на три, картофеля и того меньше, а у лабаза и сейчас стоит длинная очередь изголодавшихся людей. Денег ни у кого нет, все давно получают по заборным книжкам в долг. Имеющуюся в кассе лабаза сумму можно было пустить на закупку продуктов, но приказчик ни в какую не соглашается, требует распоряжения директора.
— Пиши приказчику бумагу, — сказал Федор Подосенову. — Ослушается — деньги заберем силой, а его будем судить на народе. Так и укажи.
Подосенов взял чистый лист, осторожно обмакнул перо в чернильнице, наморщил лоб, задумался — нелегко давалось ему сочинение разных бумаг.
Пока он писал, появился Артем и сказал отцу, что его хочет видеть Андрей Фомичев. Федор недовольно выслушал, но не отказал.
Фомичев выглядел странно робким, пристыженным. Сесть не сел, все поглядывал на Подосенова и Маркела, мялся.
— Отойдем в сторону, — попросил он Федора. — Я к тебе…
Отошли в другой угол сцены. Андрей теребил пуговицу пальто, медлил.
— Ну, что ты, как красна девица! — вспылил Федор. — По делу пришел, так говори.
— Обожди, не так все просто. Давно думал, а вот увидел и сказать не решаюсь. — Андрей вытер потное лицо шапкой, настороженно взглянул в глаза Федора — боялся, видимо, что станет смеяться. — Помнишь, предупреждал тебя, что вызывал меня к себе директор, велел дружбу водить с тобой? Хотел он через меня знать, о чем ты думаешь, что делаешь. Не мог я тогда отказаться: так уж жизнь сложилась — дом строил, свадьбу сыграл, — деньги во как нужны были. А он обещал прибавку дать… Ничего я против тебя такого не сделал, а совесть не чиста. Кляну себя, что поддался. Тогда какой-то чумной был. Ты правильно сообразил и сказал всем, чтобы не доверяли мне. Попади я тогда на маевку вместе с вами, наверно, рассказал бы директору… Радуюсь, что не доверяли, а сейчас винюсь перед тобой и хочу, чтобы ты мне поверил: Андрей Фомичев подлецом не будет.
