— Товарищи, и мы с вами!
Идти молчаливо, в ногу, как шли до этого, лицеисты не могли. То один, то другой выбегал из строя и выкрикивал:
— Мы потребуем от губернатора освобождения политических заключенных!
— Нам не надо урезанных прав! Мы хотим полной свободы!
Один из них в меховой шапке, сползающей на глаза, длинноногий, взмахнул руками, как дирижер, и первый затянул простуженным голосом:
Всероссийский император, царь нагаек и штыков,
Для рабочих провокатор, созидатель кандалов…
Лицеисты подхватили:
Всероссийский кровопийца, царь купцов и царь дворян,
Для рабочих царь — убийца, царь — убийца для крестьян.
Рабочие были довольны — с такими парнями не заскучаешь. Как-то незаметно для себя строже стали чеканить шаг. Лицеистам стали подтягивать и другие:
Люд, восставший за свободу, сокрушит твой подлый трон,
Долю лучшую народу завоюет битвой он.
Колонна с песнями свернула к Ильинской площади. На углу ее остановились. В передних рядах предложили послать делегатов в здание окружного суда — пусть чиновники оставят работу и присоединятся к демонстрации. Двери суда оказались запертыми. Но делегаты нашлись: начали кричать в окно. Чиновники совещались, потом человек десять вышли.
В это время в воротах Мытного рынка показалась толпа мясников и приказчиков — лица упитанные, тугие затылки. Остановились, наблюдая за демонстрантами. Перед ними бесновался юркий человек с волосами цвета грязной соломы, выбившимися из-под черной затасканной шляпы, — поп, что ли. Перебегал от одного к другому, хватал за рукава. Выл со стоном, глотая второпях слова;
— Замышляют наши недруги, враги хитрые и коварные, погубить святую Русь, расшатать устои вековечные, веру православную и власть царя державную, проповедуют учредить республику — самовольщицу. И не год, и не два разрастается та крамола подпольная, и как змей обвила она землю русскую, над крестом святым насмехаючись, самому царю угрожаючи. Помоги же ты, святой Георгий победоносный, защити щитом твоим божественным царя нашего.
Побежал вдруг к демонстрантам, машет руками, брызжет слюной:
— Супостаты, греховодники! Брысь! Брысь!
Разбередил мясников: угрожающе зашевелились.
Длинноногий лицеист выкрикнул:
— Товарищи! Спокойствие! У нас есть оружие! Мы защитим!..
По рядам демонстрантов пронеслось: «На провокацию не отвечать, в драку не ввязываться».
Но как не отвечать, стерпит ли кто, если к тебе подходят с явным намерением намылить шею. Василий Дерин, сбычив голову, вышел из рядов, вытянул к сизому носу бесноватого попа кулачище.
— Видишь?
Тот завертелся, шмыгнул за спины мясников. Оттуда фыркал на Василия, как потревоженный кот:
— Изыди, сатана! Изыди!
Лицеисты и фабричные, из тех, кто поздоровее, встали рядом с Дериным. Остальные пошли.
Когда последние ряды благополучно миновали толпу мясников, охрана замкнула колонну. Мясники злобно поглядывали, но с места не сдвинулись.
От тротуара к демонстрантам прытко подбежал крючконосый человек, затесался в середину рядов. Шагая, заискивающе оглядывал лица рабочих. На него посматривали со снисходительным любопытством.
— Выслушайте меня, — торопливо заговорил он, видимо, побаиваясь, как бы его не вышвырнули из строя. — Я вам скажу, почему сюда. Я Визбор. Иван Визбор.
— Крой, — добродушно сказали ему. — выкладывай, что за птица.
— Я из Либавы…
— Эге, далеко залетел.
— Я прошу слушать серьезно, — с отчаянием сказал человек, назвавшийся Иваном Визбором. — Я хочу сказать, почему сюда.
— Ладно, будем слушать. Винись.
— У меня нет вины, как вы не понимаете. Ах, как вы не понимаете… Я из Либавы. В октябре был прислан ко мне служащий и велел прийти на станцию. Там начальник станции читал манифест, а потом сказал, чтобы все служащие приступили к работе. Все кричали «ура». Когда начали расходиться, вдруг крикнули, что надо избрать из своей среды делегатов. И поэтому служащие принялись избирать делегатов. Составители хотели, чтобы меня избрать, но я отказался… Тогда служащие выбрали другого составителя Лихневича. Прошло не помню сколько время — недели две или три, — так что ему помешали обстоятельства, и мне сказали, чтобы я остался на его месте. И поэтому я был назван делегатом, и я был таким делегатом. Потом мы избрали из своей среды двух делегатов в союз железнодорожников. Когда избрали их, я отказался категорически, что больше делегатом не буду, потому что я не нахожу нужным. Хотя я и был делегатом, но моим товарищам было прискорбно. Почему? Потому, что нигде не входил в дела их. Потом меня арестовали и выслали сюда под надзор. Если бы я знал, что будут арестовывать и высылать, то я поехал бы в Митаву к генерал-губернатору. А сейчас я должен изложить свою невинность вашему губернатору.
Колонна повернула на Воскресенскую улицу. По рядам друг другу передавали, что пошли к служащим почтово-телеграфной конторы — снимать с работы: «Больше народу— лучше слушать будет».
— Хо, наш губернатор! — подшучивали между тем рабочие над Визбором из Либавы. — Он не просто наш, он нам, почитай, брат родной: иод одним солнцем портянки сушим.
— Вы снова «ха-ха», — огорченно говорил Визбор, пряча в воротник пальто покрасневший на холоде крючковатый нос. — А я честно рассказал, почему сюда.
— Ладно, оставьте его, пусть идет. Тоже человек…
— Тише, помолчите! Что это?
Остановились, насторожившись. Со стороны переулка, из-за домов донеслось удалое гиканье, свист, нарастающий стук копыт.
— Казаки! — пронеслось по рядам.
— Не бойтесь, ребята, не посмеют….
— И не задумаются. Такой народ…
— О дьяволы, не ко времени!
Середина колонны, что находилась как раз напротив переулка, дрогнула, люди попятились к домам, искали, где укрыться. Василий Дерин махнул своим, показывая чтобы не отставали, бросился туда. Лицеисты побежали вместе с ним.
Первые ряды уже ушли далеко вперед, и основная часть дружинников не сразу поняла, что произошло, почему сзади них началась паника. А когда увидели вынырнувших из переулка казаков, было уже поздно. Казаки на всем скаку врезались в толпу. Засвистели нагайки, полосуя беззащитных людей, послышались ругань, крики. Обозленные рабочие, отступая, били лошадей по мордам, старались дотянуться до седоков. Истошно голосили женщины, метались из стороны в сторону, усиливая суматоху.
Первыми прибежали к месту побоища лицеисты и те немногие фабричные, имеющие оружие, которые были вместе с Василием Дериным в хвосте колонны. Их беспорядочные выстрелы охладили казаков. Не ожидавшие отпора, они растерялись, стали поворачивать назад. В это время подоспели остальные дружинники.
— Держитесь ближе к домам, — командовал Родион Журавлев. Его рябое лицо было бледно, судорожно сжимал тонкие губы и морщился, как от зубной боли. — Будем держаться, пока все не укроются….
Дружинники встали цепью, прикрывая разбегающихся демонстрантов. Люди рвались во дворы, лезли через заборы. А казаки, отъехав на сотню шагов, торопливо спешились. Ружейный залп расколол морозный воздух. Потом еще один, и еще…
Падали убитые, стонали раненые. Федору ожгло правую руку выше локтя. Стоявший рядом с ним Василий Дерин ничком ткнулся в снег. Федор припал к нему, повернул лицом к себе. Пуля попала Василию в голову. Превозмогая боль в руке, Федор обхватил его, перенес за угол дома. Здесь из-за прикрытия отстреливались лицеисты. Длинноногий в меховой шапке, положив револьвер на согнутую руку, стрелял не торопясь, каждый раз выбирая цель. Один из лицеистов, очевидно раненый, сидел на корточках у стены и раскачивался, слезы текли по его безусому мальчишескому лицу.
