— Где был?
— Корову присматривал. В Починках корова по дешевке продавалась.
— Зачем тебе корова? Где держать будешь?
— Хо, зачем! Доить буду. А держать… Чего сейчас не держать — лето. Пусть на привязи бродит.
— Так-с… Егор Васильев Дерин, ставельщик. Сын тебе?
— Как же, первенец. Тоже с собой брал.
— В штрафную книгу восемьдесят копеек. Обоим.
— Понятно, — заявил Василий.
— Так-с… Алексей Кузьмичев Подосенов. Первого мая прогулял. Где был?
— Головы поднять не мог. Накануне сильно выпимши был.
— В штрафную книгу восемьдесят копеек.
— Федор Степанов Крутов. В штрафную книгу восемьдесят копеек.
— Марфа Капитонова Оладейникова. В штрафную книгу восемьдесят копеек.
— Родион Егоров Журавлев. В штрафную книгу восемьдесят копеек.
Список был большой. Лихачев торопился, глотал слова. Слушали его невнимательно.
— Андрей Петров Фомичев…
В толпе рабочих произошло движение. Оглядывались на Фомичева, стоявшего сзади у двери.
Конторщик договорил твердо:
— В штрафную книгу восемьдесят копеек.
Лихачев продолжал выкликать по списку. Наказание было предусмотрено для всех одинаковое — штраф восемьдесят копеек, дневной заработок хорошего мастерового.
— Так-с… — Конторщик прошелся перед плотной толпой людей, угрюмо разглядывавших его. Он явно важничал. — За массовый прогул могли вылететь с фабрики, — сообщил он. — Кланяйтесь в ножки вашему благодетелю.
С этими словами скрылся в кабинете. Почти тотчас же вышел. Распахнул дверь.
— Входите. Господин директор желает сделать отеческое внушение.
Подталкивая друг друга, потянулись в кабинет. Грязнов — в темном сюртуке, в белоснежной рубашке с галстуком — сидел в кресле, пытливо присматривался к каждому.
Рабочие конфузливо жались к стенам. Все не уместились, некоторые стояли в раскрытых дверях. Ждали, когда Грязнов соизволит говорить, посматривали на стену, на портрет большелобого человека с морщинками в углах рта — основателя фабрики Затрапезнова. Маркел толкнул приятеля:
— Кузьмич, глянь, неужто такие длинные волосы носил? Ведь не девка.
— То не волосы, — шепчет Подосенов. — Парик называется, вроде шапки на голову нахлобучивают.
— Скажи ты! Придумают люди!
Грязнов что-то выжидал. Молчание становилось тягостным. Вот резко поднялся с кресла, прошел к окну, распахнул рамы. Дождь уже кончился. С улицы ворвалась свежесть. Стал слышен гул фабрики.
Повернулся к рабочим, спросил зло, в упор:
— Кто работал на фабрике раньше девяносто пятого года? — Пождал, с удовлетворением отмечая, что под его взглядом опускают глаза, робеют. — Вот ты… Дерин, — с запинкой указал на Василия. С языка чуть не сорвалась фамилия Крутова. С ним он не хотел сейчас спорить. А что Крутов ввяжется в спор — знал. «Неумная Варька, — подумал с раздражением. — Будто мало людей своего круга». Намеками Грязнов пытался дать ей понять, что подобные увлечения добром не кончаются. Вроде прислушивалась, а после опять ее видели с Крутовым.
— Скажи мне, Дерин, была ли раньше такая больница при фабрике? — спросил с ударением на слове «такая».
Не понимая, к чему он клонит, Дерин сказал:
— Не было, господин директор. — И на всякий случай польстил: — При вас она появилась, такая.
— Ну не совсем при мне, — отказался от излишней чести Грязнов. И опять спросил: — А может, было фабричное училище?
— Не было училища, господин директор.
— Вот о том и речь, — назидательно сказал Грязнов.
Если до этого он еще не знал, как пойдет разговор, то сейчас постепенно приобретал уверенность: мастеровые вели себя скромно, Дерин отвечал с готовностью. Мельком глянул на Крутова. Тот был серьезен, пощипывал в задумчивости стриженую бородку.
— Очень многого тогда не было. Воспомоществования по болезни были? Не было. Только ленивые умы да крикуны, не желающие работать, не хотят замечать благодатных перемен, которые происходят на фабрике. Если предприятие дает дополнительную прибыль, у владельца появляется возможность расходовать лишние средства для улучшения жизни рабочих. Поэтому, что должен делать рабочий?
— Работать, — подсказал кто-то.
Грязнов удовлетворенно кивнул.
— А у нас находятся смутьяны, которые разжигают ненависть к владельцу фабрики. Вот вы подумайте, закроет Карзинкин фабрику, куда пойдете?
— Некуда, верно, — со вздохом откликнулся Маркел Калинин.
— Позвал я вас, — миролюбиво продолжал Грязнов, — чтобы договориться раз и навсегда. Большинство из вас — потомки той славной седьмой тысячи, которая и основала фабрику. Ваши родители, деды, прадеды годами создавали славу Большой мануфактуре. Изделия, сделанные их руками, ценились по всей России. Неужто мы так неблагодарны, что будем разрушать дело их рук? Я верю, что все вы ответите: нет и нет. Я верю в честность русского рабочего, в его порядочность. Верю, что потомственный рабочий остановит смутьяна. Он возьмет его за шиворот и скажет: «Не мешай! То, к чему ты призываешь, ведет к запустению, к обнищанию страны, а значит, и моей семьи. Я хочу добросовестно работать, содействовать прогрессу, расцвету промышленности и благополучию своей семьи».
Высказав уверенность, как должен ответить порядочный рабочий смутьяну, Грязнов расчувствованно оглядел собравшихся.
— Вы не согласны, Крутов? — живо спросил он, заметив, что Федор как будто порывается возразить.
— Не согласен, — охотно заявил мастеровой. — Когда ваш рабочий возьмет смутьяна за шиворот, он пусть добавит, что прежде всего содействует обогащению хозяина. Полчаса назад нам показывали, из каких источников пополняется карман Карзинкина.
— Не делайте вида, что вы ничего не поняли, — зло сказал Грязнов. — Кстати сказать, штрафные деньги находятся в фабричной кассе и опять-таки идут на нужды рабочих.
— Какие нужды? — справился Федор.
Грязнов ударил ладонью по столу, возмущенно сверкнул глазами.
— Повтори ему, Дерин, что сделано для рабочих в последнее время.
Василий выступил вперед и, загибая пальцы, перечислил:
— Выстроен больничный городок, господин директор. Сработано фабричное училище. Дают воспомоществование по болезни… Последнее достоверно: сын у меня покалечился на фабрике — получил воспомоществование. Двадцать дней по пятнадцать копеек получал. Так что ползимы провалялся.
— Могли и больше начислить. Видно, сам был неосторожен.
— То же и в конторе сказали, — охотно подтвердил Дерин. — Поспорил я маленько, да без толку.
— Могла быть ошибка, — пошел на уступку директор и, боясь, как бы Дерин не стал продолжать разговор о сыне, поднял руку, попросив внимания. — Вы потомственные рабочие, гордость Большой мануфактуры. Поверьте, мне было больно, когда контора сообщила о массовом прогуле. Я думаю, что на этот неблаговидный поступок вас толкнули люди, которые именуют себя социалистами. Ваш прогул мог иметь серьезные последствия. — Метнул мимолетный взгляд в сторону Фомичева. «Обвели дурака вокруг пальца, — с неприязнью подумал о нем. — Не сумел ничего вызнать».
Знай Грязнов твердо, что все эти рабочие были на маевке, рассусоливать бы не стал: троих-четверых выкинул бы за ворота. В назидание! А когда одни догадки, крутых мер не примешь, только вызовешь недовольство.
— Я говорю прямо: последствия могли быть очень серьезными, — повторил он. — Но я не хочу ссоры. Я жду, когда вы не то что будете поддаваться влиянию безответственных людей, но станете сами пресекать смуту. Администрация фабрики ценит ваше умение и будет ценить впредь. Прибыли прошлого года — мы уже получили согласие владельца — позволяют сделать некоторую прибавку отдельным рабочим. Не скрою, мне очень хотелось, чтобы все вы попали в это число. Некоторые из вас могут стать старшими рабочими с более высокой оплатой. Все зависит от старания. Подумайте об этом. Сейчас контора разрешила потомственным рабочим получать ссуды на строительство своих домов. Пора выбираться из каморок! От каждого из вас контора примет заявку, я распоряжусь об этом.
