— Позовите Алексея Флегонтовича, — приказал он Лихачеву. — Пусть придет, не откладывая.

Завыл гудок. Обычный протяжный гудок, но измотанному ожиданием управляющему почудилось в реве его предупреждение и угроза. Он поправил галстук, давивший шею, и, стараясь сохранять на лице спокойствие, сел за стол.

За дверью стали слышаться голоса — не конторщиков, посторонние голоса. Управляющий приложил ладошку к уху, стал прислушиваться. Как-то боком втиснулся побледневший Лихачев.

— Ну что там? — нетерпеливо спросил управляющий. — Где Алексей Флегонтович?

— Господину инженеру доложено. Должен быть.

Шум голосов в конторе не стихал. Лихачев покосился на дверь.

— Кто там?

— Рвутся на прием… Говорят, что выборные от рабочих.

— Пусти их… — Управляющий засунул палец за воротник, потянул. Душно. — Предупредите, чтобы без крика — не выношу. — Глянул на часы, подумал, что Грязнов мог бы поторопиться. Не хотелось признаваться себе, что с ним он чувствовал бы себя увереннее. — И еще, — добавил он повернувшемуся к дверям Лихачеву, — свяжитесь с полицейской частью. Прислали бы служителей к конторе.

Лихачев испуганно метнул взгляд. Управляющий поморщился.

— Возможно, понадобятся полицейские, — стараясь быть безразличным, пояснил он. — Чтоб наготове были.

Когда вошли рабочие — один за другим, неловко толкаясь в дверях, кажется сами перепуганные, — управляющий почувствовал облегчение. Сощурясь, разглядывал их, припоминал.

— Что ж, господа хорошие, — бодрясь, стараясь быть приветливым, начал он, — раз пришли, нелишне познакомиться. Кто из вас первый, самый смелый? Дерин, поди?

— Он самый, перед вами, — с готовностью ответил Василий.

«Этот смел, этого не запугаешь». Управляющий перевел взгляд на следующего.

— Крутов тоже здесь? — удивляясь, спросил он.

— Как видите… — Федор выдержал пронизывающий, злой взгляд.

— Вижу, — сказал управляющий. — Работать надоело?

— Работа — другое дело. Не об этом сейчас разговор.

— Не об этом… Так, так… — Управляющий побарабанил пальцем по столу. — Фомичев — знаю… А вот тебя не видел.

— Паутов я, из ремонта, Семен Андреевич, — ответил мастеровой, робко взглядывая на управляющего.

«Видать, по недоразумению. Пугается», — отметил про себя управляющий.

— С чем пожаловали, гости дорогие?

Василий выступил вперед, положил перед ним помятый, захватанный грязными пальцами листок.

— Что это? Жалоба? — брезгливо спросил управляющий. — Не принимаю. Объясняйте на словах.

— Мы не так образованы, на словах-то, — сказал Василий. — Лучше прочтите. Это наше требование.

Управляющий, пересилив отвращение, развернул бумажку. Откинувшись в кресле, стал читать. Мастеровые настороженно поглядывали на него. Не было никакой сложности, чтобы уяснить смысл написанного: прядильщики требовали восстановления прежних расценок, ремонтировщики просили прибавку — гривенник в день, — а управляющий долго не отводил глаз от бумажки. Он обдумывал, как сейчас подойдет к окну — наверняка полицейские служители уже ходят возле конторы — и спокойно скажет: «Не валяйте дурака, расценки останутся те, какие вывешены. Не желаете работать — идите на все четыре стороны. И нечего спорить, упираться… — В это время управляющий покажет на полицейских и закончит: — Я прикажу арестовать вас. Вот все, чего вы добьетесь».

Откинув бумажку, он неторопливо поднялся и направился к окну…

Мастеровые, которые следили за каждым его движением, не сразу поняли, отчего у него так сразу изменилось лицо, почему он пошатнулся, ухватившись за косяк. Управляющий глянул еще раз на фабричный двор и поспешно сел на свое место.

Площадь перед конторой была запружена мастеровыми, которые терпеливо ожидали выборных. И то, что они стояли без крика, плотной серой массой, опять испугало управляющего.

— Мне надо обдумать вашу жалобу, — сказал он, стараясь не смотреть на выборных. — Скажите всем, чтобы работали. Решение скоро будет объявлено по цехам.

Мастеровые вышли, опять-таки замешкавшись в дверях. Управляющий дождался, когда затихли их шаги, и снова подошел к окну. Он видел, как толпа заволновалась, потянулась к входной двери конторы. Задние вытягивали шеи, чтобы лучше разглядеть выборных, услышать, что они говорят. Потом рабочие густо повалили к фабрике и к каморкам. Значит, тут стояли из обеих смен. Управляющий облегченно вздохнул. Слава тебе, пока уладилось.

В кабинет вошел Грязное.

— Вы, голубчик, как всегда, вовремя, — язвительно встретил его управляющий. — Только что имел счастье беседовать с депутацией рабочих… И среди прочих, вы можете себе представить, — Крутов, тот самый герой, за которого вы так просили. На стол мне бумажку… Требование! Словцо-то какое!..

Управляющий дал волю накопившемуся раздражению. С удовольствием видел, как кривится рот у молодого инженера. Подмывало спросить: «Чем объяснить запоздание? Не выжидали ли вы, когда я отпущу рабочих?»

— Мы, сударь, оказались меж двух огней, — усталым голосом продолжал он, снова забираясь в кресло под массивным портретом Шокросса. — Восстановить старые расценки — впасть в немилость владельца, который уже предвкушает изрядную выгоду; отстаивать новые — есть возможность наблюдать очередной бунт. Признаюсь, голубчик, такой поворот меня пугает. Вот и скажите: какие будут по всему этому ваши личные сображения? — Подчеркнул последние слова, чтоб больнее уязвить инженера, которого в эту минуту откровенно ненавидел. «Конечно, он с целью запоздал, решил не вмешиваться в объяснение с рабочими».

Грязное по-прежнему стоял молча, будто чувствуя угрызения совести.

Он знал, что владелец фабрики Карзинкин одобрил предложение о прекращении праздничных работ, а что касается прибавки слесарям, то предоставил это решить управляющему на месте. В письме Карзинкин жаловался, что затрат на производство идет много, а прибыли падают. Было ясно, что дело не в прибыли — доход растет и это легче всего доказать, стоит взглянуть в годовые отчеты. Карзинкин был раздражен, что управляющий допустил такое огромное количество праздничных работ.

В ответном письме, полном извинений, Федоров сообщил, что незамедлительно примет меры, и, чтобы загладить вину, сам предложил изменить расценки по прядильному производству, так как прядильщики получали несколько больше, чем рабочие других отделений. Зачем он это сделал? Карзинкину было бы достаточно, если бы управляющий просто признал вину и заверил, что больше такого никогда не случится. Сейчас он и спохватился, но было поздно. Опять сообщать Карзинкину, что расценки следует оставить прежними, это будет более чем легкомысленно. Оставалось отстаивать новые, зная заведомо, что будет бунт.

Грязнов никогда не видел управляющего в такой растерянности. Едва заметная усмешка таилась в жестких, проницательных глазах. Выслушав Федорова с полным вниманием, он, будто ничего не случилось, сказал:

— Рабочие с плотины сообщают, что вода идет на подъем.

— При чем тут, сударь, вода? — обиделся управляющий.

— Река вышла из берегов, предполагается подъем сверх нормы. Возможно, это нарушит работу котельной левого крыла.

— Час от часу не легче, — проворчал управляющий. — Однако меня занимает другое. Что прикажете делать? Рабочие ждут ответа.

— Я бы подождал завтрашнего дня, — посоветовал инженер. — Люди переволнуются, и завтра новые расценки уже не покажутся такими страшными.

Простота и легкость, с какою отнесся молодой инженер к его тревоге, возмутили было управляющего. Но, подумав, он решил, что это самое естественное — подождать до завтра. Старые расценки можно будет вывесить в самый последний момент. Со слесарями договориться проще… И он уже добрее взглянул на Грязнова.

— Послушаюсь вас, голубчик. Будем ждать.

Про себя подумал: «Странно, но при нем я становлюсь увереннее. Сам бог послал такого помощника!»

Предсказание Грязнова оправдалось. На следующий день смотрители доложили, что фабрика работает нормально. Федоров успокоился, прождал еще день, а на третий с отчетом владельцу выехал в Москву.