В просторной, оклеенной обоями комнате окна были закрыты плотными шторами. Стоял стол, заставленный чайной посудой. Горка кренделей высилась в плетеном блюде. Над столом на крюке под зеленым абажуром висела керосиновая лампа, тускло освещая сидящих людей.
Сидели человек десять, ничем не отличающихся от остальных посетителей трактира, только сосредоточенные лица показывали, что пришли они сюда не для развлечения. Это и были члены фабрично-заводской группы при городском комитете партии — представители рабочих. Собирались не реже одного раза в месяц, отчитывались в сделанном, договаривались, что предстоит делать.
Здороваясь, Артем запнулся на слове, с изумлением останавливая взгляд на темноволосом человеке с узкой, коротко стриженной бородкой, сидевшем в углу, в самой тени — такое знакомое, дорогое и давно не виданное лицо. «Мироныч! Откуда? Как он сюда попал?»
У Артема готов был вырваться радостный вопль, сделал шаг к Миронычу, чтобы обнять его, но тот, мгновенно угадав настроение парня, предостерегающе приложил палец к губам, давая понять, что называть его и признавать не следует.
Добрых полгорода знало Мироныча в пятом году, когда он, бывший студент-лицеист, руководил общегородской забастовкой. Тяжело раненного, почти безнадежного, с предосторожностью укрыли его от полиции: сначала лежал в фабричной больнице у доктора Воскресенского, а когда об этом узналось, пришлось увезти совсем из города. «До лучших времен. Мы еще свидимся», — сказал он при прощании Артему. И вот свиделись, и даже обнять человека нельзя. Знать, не наступили еще лучшие времена.
Пересиливая волнение, Артем с отрешенным лицом скромно опустился на лавку. Арсений Бодров, руководитель группы, — невысокий, подвижный, с веселыми косящими глазами, хозяйничавший и за столом, заботливо подвинул ему чашку с чаем.
— Пей, товарищ Александр, согревайся.
Артем поблагодарил. В том, что Бодров назвал его Александром, не было никакой ошибки: среди присутствующих, пожалуй, всего несколько человек знали друг друга по настоящим именам и то по прежним знакомствам — в группе были приняты партийные клички.
— Что ж, товарищи, почти все у нас в сборе, — сказал Бодров, оглядывая сидящих.
Справа от Артема сидел Спиридонов, рабочий Дунаевской табачной фабрики. Запоминалось в нем его прыщеватое удлиненное лицо и холодного блеска серые глаза.
Спиридонов сверкнул холодными глазами и сказал:
— Не только все в сборе, но даже есть посторонние. Вот товарищ, например…
Он указал на Мироныча, молчаливо сидевшего в углу.
Бодров не представлял гостя, потому что видел по лицам собравшихся, по тому, как они переглядывались, — Мироныч знаком им. В то же время он посчитал, что недовольное замечание Спиридонова справедливо.
— Петр Григорьевич проездом из Петербурга, — сказал он о Мироныче. — Я воспользовался случаем и пригласил его на наше собрание. Но, может, будут возражения?
— Петр Григорьевич — из центра, так надо понимать? — опять заговорил Спиридонов. — Пусть он сам расскажет подробнее, кто он. Нам бы хотелось знать, с кем мы имеем дело.
— Как я уже сказал, в городе он проездом, — ответил на это Бодров. — Никакого особого задания у него нет.
Будем считать его гостем, заслуживающим полного нашего доверия.
— Доверия-то к нам и не вижу, — сварливо вставил Спиридонов.
Спиридонов появился в городе незаметно, никто не знал, откуда он прибыл. Некоторое время назад его начали подозревать в сношении с охранкой, но он принял участие в забастовке, стал одним из организаторов ее, был арестован и уволен с фабрики. Среди требований рабочих, которые хозяевам пришлось все-таки удовлетворить, был пункт об освобождении арестованных и обратном приеме их на фабрику. Спиридонова выпустили из тюрьмы. Участие в забастовке и арест сняли с него подозрение, он снова вошел в фабрично-заводскую группу.
— Я удовлетворю ваше любопытство, — повернулся к нему Мироныч. — Приехал сюда, чтобы попытаться закончить курс в Демидовском лицее, в котором когда-то учился…
— Чего там, знаем вас, — сказал пожилой рабочий, который, приложив ладошку к уху, с напряжением вслушивался в разговор — был он котельщиком по профессии и страдал глухотой.
— Знаем, — вставил и Артем.
Бодров улыбнулся, кося веселым глазом на недовольно засопевшего Спиридонова, который понял, что Петр Григорьевич (или как его там) многим здесь знаком, у них нет и мысли в чем-то не доверять ему. Сообразив это, Спиридонов не стал настаивать на своем, не желая показаться навязчивым.
Бодров сказал:
— Кто у нас нынче первый? Начнем, товарищи.
Тот же пожилой рабочий-котельщик хрипловатым голосом сообщил, что у них в железнодорожных мастерских ничего существенного за последнее время не произошло, собственно, говорить ему не о чем, ведется повседневная работа, собраны средства в фонд «Правды», которые уже и отосланы. Почти то же сказал представитель свинцово-белильного завода Вахрамеева: кроме мелких стычек с администрацией, ничего за последний месяц не было.
Так отчитывался каждый. Когда дошла очередь до Спиридонова, он поднял холодный взгляд на молчаливого Мироныча, проговорил мрачно и только для него:
— Посмотришь в газетах — что в России делается!.. А у нас — беспробудная спячка. «Ничего существенного не произошло!» — самое ходкое словцо в нашей группе. Что вы на это скажете? Вы новый человек у нас, вам виднее, потому я и спрашиваю.
— Я, право, затрудняюсь что-либо сказать, — с улыбкой ответил ему Мироныч. — От товарищей мне известно, что в ответ на ленские события общегородскую стачку вы провели, и неплохо провели. Сейчас слышу: повседневная работа ведется. Мне не совсем ясно, чем вы недовольны.
— Да всем! — с отчаянной решимостью заявил Спиридонов.
Он стал рассказывать, что у них на фабрике после удачной забастовки рабочие почувствовали силу, самое бы время поднять их на новое выступление, но нужна поддержка с других предприятий, и не такая, как было недавно, когда делегацию табачников, которая пришла просить помощи, чуть ли не выгнали…
— Спиридонов намекает на нас, — объяснил Артем. — Но что он говорит — похожего не было. Предложение табачников было нам как снег на голову. Больше того, показалось, они и сами не совсем представляют, что хотят делать. Мы не могли, не готовясь, проводить забастовку, ничего бы она не дала, кроме арестов, увольнений. Ставить под удар людей, всю организацию, потом все начинай сначала…
— Есть ли она у вас, организация? — едко усмехнулся Спиридонов. — Разговоры одни.
Артем вспыхнул и наговорил бы резкостей, но Бодров с силой прижал его руку своей ладонью. Взгляд его говорил: «Не обращай внимания, пусть себе, нам-то известно, что все не так».
— Надо бы знать, — продолжал между тем Спиридонов, — преследования разжигают борьбу, втягивают новые ряды борцов. Устрашились арестов! Чем больше рабочих побывает в тюрьмах, тем лучше: оттуда они приходят закаленными…
Артем посмотрел на Бодрова, на Мироныча: оба отмалчивались— видно, решили дать Спиридонову высказаться до конца. Не встревали в спор и остальные.
— По Спиридонову выходит, делай все, чтобы как можно больше сознательных рабочих попало в тюрьмы, — сказал он. — На днях мы проводили собрание на реке, на лодках. Был там у нас один случайный оратор — призывал к оружию. Дескать, пора браться за него, потому что сильно осложнилась политическая обстановка на Балканах. Но тот почти мальчик, гимназист. Ему простительно молоть чепуху…
— Товарищ Спиридонов не прав, конечно, — вмешался Бодров, замечая, что дело дошло до взаимных колкостей. — Это он по горячности своей перегибает палку. Но все-таки не лишне было знать, почему делегация табачников ушла обиженной.
— Я уже объяснял, — нервно ответил Артем. — Не были готовы к выступлению, не было повода, чтобы всколыхнуть рабочих. Нас бы они не поддержали. Как раз готовились праздновать юбилей фабрики, всем были обещаны наградные. В таком случае немногие бы захотели лишиться их. Мы собрали табачникам, сколько могли, денег, объяснили, на том и разошлись. Они нас поняли, никакой обиды не было. По Спиридонову, что бы там ни было, — бастуй, а что из этого получится — ему какое дело. Мы сумели только выпустить листовку, где написали, зачем Карзинкину нужен этот юбилей, какую выгоду он хочет иметь и сколько стоит, если посмотреть его прибыли, денежная подачка рабочим. Было еще собрание… собрались на реке. Ораторы все были подготовлены, кроме одного. Я уже говорил о нем, гимназист, сын одного служащего фабрики: катался поблизости и подъехал… Решили, пусть…
