Документы часовой проверял подозрительно и строго, словно Богданов и Шадрин шли в тюрьму не на допрос подследственных, а сделать всеобщий бунт, разворотить тюремные стены и выпустить всех заключенных. На эту строгость Дмитрий давно обратил внимание. Он также замечал: когда часовой выпускает следователя из тюрьмы, то глазами впивается в пропуск и в удостоверение так, точно имеет дело с переодевшимся в форму следователя заключенным, решившим перехитрить стражу.

Взгляд часового метался от фотографии на удостоверении к лицу.

Привычные полутемные коридоры. Из камер доносились приглушенные возгласы и крики. Где-то пели тюремную песню. Чей-то голос предупреждал, чтоб прекратили петь. Но песня все-таки не умирала. Она глухо доносилась до слуха Шадрина.

Потом песня постепенно погасла.

Они шли дальше. В одной из камер играли в самодельные карты. Доносились приглушенные выкрики:

— Казна!

— Бор!

— Стук!

Но вот, наконец, и комната следователя. Квадратная, с низким потолком. На окнах толстая железная решетка. Тот же маленький стол, те же две табуретки: для следователя и подследственного.

По просьбе Богданова откуда-то из соседней комнаты принесли еще одну расшатанную дубовую табуретку.

Шадрин волновался. Ни разу не приходилось ему вести допрос при прокуроре. Тем более после такой стычки на вчерашнем партийном собрании.

— Кто будет вести допрос? — спросил Шадрин.

— Разумеется, вы, — ответил Богданов. — Но иногда буду вклиниваться и я. Однако вы не обращайте на это внимание. Чувствуйте себя свободней, будто вы один.

Через несколько минут привели Фридмана. Пятидесятилетний худой человек, перепуганный настолько, что, казалось, выпусти его сейчас из тюрьмы и скажи ему: «Вы свободны!» — он не поверит. Он кинется вам в ноги и будет доказывать, что он не виноват, что его чуть ли не обманом втянули в эту авантюру, что в жизни подобного он больше никогда не повторит, если даже будет умирать с голоду. Таким, по крайней мере, Фридман показался Шадрину на первом допросе, таким он выглядел и сейчас.

Просторная тюремная куртка делала Фридмана похожим на огородное чучело, у которого ребятишки опустили рукава, чтоб самим не очень пугаться, когда ночью полезут к бабке Меланье в огород за огурцами.

— Садитесь, — предложил Шадрин вошедшему.

Фридман сел неуверенно, будто каждую секунду, при первом же окрике следователя, готовясь вскочить с табуретки и замереть по стойке «Смирно».

Свою службу в армии Фридман на первом допросе выпячивал как спасительный щит. У него есть даже медаль за участие в Великой Отечественной войне. При обороне Москвы он принимал участие в тушении пожара, когда на крышу его дома упала зажигательная бомба.

— Где вы служили в армии? — спросил у него Богданов, просматривая страницу протокола с биографическими данными подследственного.

— В сто двадцать седьмом запасном артиллерийском полку.

— Кем?

— При хозроте.

— На каких фронтах вы воевали с этим полком? — спросил Богданов.

Этим вопросом Богданов выдал себя с головой. Шадрин понял, что прокурор не имеет понятия, что такое запасной полк.

— Простите… Вы спросили насчет фронтов… Да, мы один раз стояли в деревне Корякино по Северной дороге. Это было совсем недалеко от линии фронта, когда немец подходил к Москве. Над нами, вы знаете, так часто, так часто летали немецкие самолеты!.. Что и говорить, пришлось-таки перестрадать. Но что поделаешь? Война есть война.

Кивком головы Богданов дал знак Шадрину продолжать допрос.

В основном это было повторение вопросов, на которые Фридман уже давно ответил: тот же драп, тот же тюль, те же ковры, импортная обувь… Как получали с базы, как оприходовали, как и по каким ценам продавали, кому продавали, как делили деньги… Ответы Фридмана полностью совпадали с показанными на предыдущих допросах. Никак не хотел сознаться Фридман в одном: что он знал о преступности своих действий.

Прокурор посмотрел на часы. Через десять минут должны ввести в следовательскую комнату Шарапова, который должен уличить Фридмана в его неискренности. От Фридмана же требовалось его признание в том, что третья часть половины незаконной выручки шла Шарапову. А Шарапов отрицал, что он получал деньги от Фридмана.

Видя, что Шадрин исчерпал свои вопросы к подследственному, в допрос снова вмешался Богданов.

— Скажите, гражданин Фридман, кроме Шарапова и Анурова, перепадала ли еще кому часть денег от половины выручки за продажу дефицитных товаров по спекулятивным ценам?

— Я вас не понимаю, гражданин следователь… — вытянув вперед шею, спросил Фридман, словно вспоминая о чем-то.

— Я спрашиваю вас, кому еще вы лично давали деньги и за что?

— Ну… Как вам сказать… Были случаи, но это совсем мелочи… Так, несколько раз, и то небольшими суммами.

— Кому? — Вопрос прокурора прозвучал непреклонно.

— По мелочам я несколько раз давал кассирше. Но, честно признаюсь, суммы небольшие, о них вряд ли стоит вспоминать.

— Какой кассирше? Как ее фамилия?

— Школьникова Ольга. Только я прошу, гражданин следователь, о ней плохо не думать. Она девушка скромная и непосредственно в нашем деле не участвовала.

Шадрин почувствовал, как сердце его захолонуло, «Что?! Неужели и она в этом клубке?! Нет, нет… Тут что-то сработано умышленно…»

— Сколько раз вы давали ей деньги? — продолжал наступать прокурор.

— Я уже сказал: всего три раза.

— Когда и по скольку?

— Первый раз пятьсот рублей, это было в прошлом году, в мае, не помню какого числа, при Шарапове я дал ей.

— Где? — не давал опомниться прокурор.

— Ну… в этом… кабинете Анурова.

— Зачем она туда попала?

— Ее позвал Ануров.

— Зачем?

— Чтобы вручить деньги.

— Был там сам Ануров в это время?

— Нет, сам не был. Он нарочно вышел. А нам велел дать Школьниковой пятьсот рублей.

— Кому это — нам? Кто был в кабинете, когда вы передавали Школьниковой деньги?

— Шарапов.

— Каким образом он очутился в кабинете директора?

— Его вызвал Ануров.

— Зачем?

— Начальству видней.

— Когда это было? Утром или днем?

— Вечером, после работы.

— Какой купюрой вы давали?

— Сотенными.

Богданов поспешно записывал вопросы и ответы.

— А второй раз сколько, когда и где вы передавали деньги?

— Это было уже в июле месяце. Тоже пятьсот рублей. Деньги эти я передал ей при Анурове.

— Где?

— Тоже у него в кабинете.

— В какое время?

— Тоже вечером, после работы.

— Других свидетелей не было?

— Кроме Анурова, никто не видел.

— Сколько денег передали Школьниковой?

— Тоже пятьсот рублей.

— Купюра?

— Сотенные.

Богданов поднял голову и пристально посмотрел на Фридмана, который, сгорбившись, сидел посреди комнаты.

— Вы их давали как взятку за соучастие в деле или под другим предлогом?

— Как подарок.

— За что?

Фридман замялся.

— Чтоб молчала. — Он опустил глаза к полу и вздохнул.

— О чем молчала?

— О том, что товар идет мимо прилавка.

— В чем выражалось соучастие Школьниковой в хищении дефицитных товаров?

— Она пробивала чеки на товары, которые в магазине не продавались.

— Когда она это делала?

— В обеденные перерывы и после работы.

— Знал ли об этом кто-нибудь, кроме вас, директора и Шарапова?

Фридман помолчал, потом нехотя выдавил из себя:

— Знала еще Лилиана Петровна.

— Какая Лилиана Петровна?

— Товаровед магазина.

Богданов не давал опомниться Фридману. Авторучка в его руке судорожно бегала по чистому бланку протокола. Записывал быстро, с каким-то внутренним удовлетворением. Закусив нижнюю губу, он не поднимал глаз от стола.