— Какое дело?

— Ануров арестован.

— Как — арестован?! За что?

— За крупные хищения государственного имущества и спекуляцию.

Ольга хотела о чем-то спросить, но, растерявшись, тупо смотрела на Шадрина. Она не могла произнести ни слова. В сознании ее никак не укладывалось два этих понятия: директор Ануров и уголовный преступник.

— А что было нужно от тебя его жене?

— Она предлагала взятку, а я сглупил. Нужно было тут же задержать ее и вместе с деньгами доставить в прокуратуру или ближайшее отделение милиции. Все равно деньги краденые, теперь они уплыли. — Мысленно Дмитрий проклинал себя: «Дурак! Непроходимый дурак!»

Поняв его волнение, Ольга участливо спросила:

— Почему же ты так сделал?

— Вначале я просто опешил. Подумал, что это жена прокурора. Удивительное сходство!

— Постой, постой… — Словно что-то припоминая, Ольга отшатнулась от Дмитрия. — Я слышала, что у жены Анурова есть сестра-близнец.

— Что?!

— Да, да, совершенно точно! Теперь я вспомнила, их две сестры, они близнецы, об этом у нас в магазине как-то был разговор. Я однажды видела, как они обе заходили весной в кабинет к директору.

Дмитрий о чем-то задумался.

Ольгу волновало теперь другое — не жена Анурова и не сестра его жены, а сам Ануров. То, что произошло в универмаге за время, пока она была в доме отдыха, ее пугало. Что именно тревожило Ольгу в этой недоброй новости — она еще ясно не осознавала, но какое-то внутреннее опасение и страх уже поселились в ее душе. Она никак не могла представить Анурова, того самого Анурова, который ей казался честным человеком, на скамье подсудимых.

— Может быть, вышло какое-нибудь недоразумение? Может быть, все выяснится и его отпустят? Ведь он чудесный человек! Его у нас ценят как справедливого работника.

— Да, это хороший актер и к тому же далеко не глупый.

Скверик, в котором они стояли, был почти безлюдным. Только редкие прохожие, зябко поеживаясь, спешили кто к метро, кто к троллейбусной остановке.

— Куда мы теперь? — спросил Дмитрий.

— Пойдем ко мне, у нас тепло, — ответила Ольга.

— А мать?

— Что мать?

— Ведь она больна. Будем только беспокоить ее. Пойдем лучше ко мне.

Они молча направились к трамвайной остановке.

Ольга рассказывала, как она отдыхала в Поленове, какой у них был смешной и веселый массовик, как они купались почти в ледяной Оке…

— Ты давно знаешь Анурова? — кутаясь в воротник, спросил Дмитрий, когда они подошли к трамвайной остановке.

— Больше двух лет. Он принимал меня на работу, — ответила Ольга и ловко прыгнула на подножку подошедшего трамвая.

Следом за ней вскочил в трамвай и Дмитрий. Ему было досадно, что начатый им разговор был так нелепо оборван. Он хотел узнать от Ольги хоть крупицу новых сведений об Анурове, но она перевела разговор на другое.

Трамвай был заполнен до отказа. Каждый занят своим: кто смотрел в окно, кто, уткнувшись в книгу или газету, коротал дорожное время. Вагон стучал на стыках, покачивался на поворотах. Чугунная музыка окраины большого города для привычного слуха становилась такой же незаметной, как тиканье стенных ходиков, как тягучая в своем печальном однообразии перепелиная песня приволжских степей.

«Интересно, что он делал в библиотеке? Что за труд настрочил?» — думал Шадрин, и перед ним четко вырисовывались идиотическая улыбка Баранова и его вытаращенные бесцветные глаза.

Он попытался прогнать от себя назойливые мысли, но они снова и снова преследовали его. И Шадрин твердо решил: завтра вечером, после работы, он должен изъять «труды» Баранова. Может быть, и в самом деле: деньги для Баранова были не источником преступного обогащения, а экспериментом в его «научных» поисках?

Молча ехали, молча подходили к дому, где жил Шадрин.

Маленькая, полуподвальная комнатка, которую снимал Дмитрий, была сырая и темная. От влажных стен серо-голубыми ошметками отставала эмалевая краска. На холодном дощатом полу перед старым, расшатанным диваном, на котором спал Дмитрий, лежала выбитая, затоптанная дорожка. Рядом с диваном сиротливо прижимался к стенке небольшой дешевенький канцелярский столик, на котором стояла настольная лампа с зеленым колпаком и в беспорядке лежали книги. Рядом со столом стоял колченогий стул, обитый клеенкой, которая уже давно вытерлась и лохматилась.

Заслышав, что пришел жилец, в комнату постучалась хозяйка, женщина, которая вряд ли когда-нибудь снимала с себя засаленный халат. Как это заметил Дмитрий, она вечно прислушивалась, вечно приглядывалась к друзьям, которые изредка навещали его.

Хозяйка подозрительно осмотрела Ольгу и жалобно простонала:

— А за свет вы думаете платить в этом месяце, Дмитрий Георгиевич? Нажгли на целых одиннадцать рубликов.

Чтобы скорее отвязаться от хозяйки, Шадрин раздраженно спросил:

— Сколько с меня полагается?

— А кто у нас свет-то жжет, я, что ли? По ночам я тоже не читаю книги…

Шадрин оборвал ее:

— Сколько с меня? — Дмитрий рылся в кармане.

— Вы прямо как маленький, Дмитрий Георгиевич. Как будто не знаете, что я светом почти совсем не пользуюсь…

Не дав договорить хозяйке, Дмитрий протянул ей одиннадцать рублей.

— Возьмите.

Хозяйка почесала плечо, выжидательно откашлялась и не уходила.

— И за уборку, Дмитрий Георгиевич, с вас за этот месяц причитается.

— За какую уборку? — Шадрин не мог скрыть своей неприязни к алчной хозяйке.

— Как за какую?! Нешто вы, как ангел, на крылышках летаете? Поди, и пол мыть за вами приходится в местах общего пользования, и на кухне убираю…

— Я же вам платил за уборку три дня назад, вместе с платой за квартиру.

— Ох, Дмитрий Георгиевич, прости ты меня, душу грешную… Я совсем запамятовала! Вот старая карга, второй раз за уборку хотела спросить!

Обдав Ольгу мутноватым взглядом, хозяйка вышла из комнаты, а Дмитрий, закрыв за ней дверь, выругался.

— Вот так каждый месяц! И чем дальше, тем наглее. Скоро за дневной свет с улицы накинет рублей пятнадцать. А когда договаривались, ни словом не обмолвилась о свете и об уборке. И вот ведь что противно — всегда начинает этот разговор, когда у меня ты или кто-нибудь из друзей.

— Ладно, Митя, оставь ее…

Только сейчас Шадрин вспомнил, что сегодня с самого утра ничего не ел. И, словно угадав его мысль, Ольга спросила:

— Ты сегодня обедал?

— Да… не очень плотно.

Ольга метнулась к тумбочке, достала из нее банку консервированной солянки и вышла в кухню.

На душе у Дмитрия стало сразу теплее, как-то по-домашнему уютнее. Четырнадцать дней, которые он не видел Ольгу, тянулись длинной непроглядной хмарью. Кутаясь в старое байковое одеяло, он засыпал тяжело, с невеселыми мыслями. Но стоило только появиться Ольге в его низенькой сырой комнате, как он переставал ощущать сырые темные углы, не бросалась в глаза лупившаяся на стенах эмаль, даже пол и тот, казалось, стал теплее.

В комнату вошла Ольга. В руках она держала сковороду с разогретой солянкой, которая вкусно пахла. На еду Дмитрий набросился с жадностью. После трех добротных захватов вилкой он вздохнул.

— А Маркс все-таки был гений.

— Ты почему вдруг о нем? — обжигаясь солянкой, спросила Ольга.

— Он первый сформулировал закон о том, что, прежде чем заниматься искусством, наукой и религией, нужно набить желудок, нужно иметь кров над головой и одежду. Ты что, не согласна?

Когда дно сковороды глянцевито заблестело, Дмитрий встал, прошелся по комнате и лег на диван, скрестив под головой руки.

— Почему мне с тобой никогда не бывает скучно? — спросил Дмитрий.

— Потому, что я с тобой начинаю умирать со скуки.

Дмитрий сверкнул глазами. Затаив дыхание, он наблюдал за выражением лица Ольги, которая убирала со стола.

Достав из тумбочки чай, она горестно вздохнула.

— Даже чай у тебя и тот непутевый! Третий сорт. Таким в Грузии мышей травят и комаров окуривают. А ты угощаешь невесту. Пропаду я за тобой, Шадрин!