— Тем горше становится, когда видишь, что так ведет себя член партии, да еще юрист по профессии.

— Я вас не понимаю.

— Вы меня прекрасно понимаете, товарищ Шадрин. Давайте начистоту. Скажите, зачем вам понадобилось на сходе просить слова? Чтобы встать на защиту нетрудовых элементов, которые были осуждены сходом?

— Вы имеете в виду Бармина и Цыплакова?

— Да, я имею в виду их.

— Я с вами не согласен.

— А именно?

— То, что я видел на сходе, было верхом беззакония и позорного насилия. Мне не хочется повторять то, что сегодня ночью пришлось высказать второму секретарю райкома партии.

— Почему же вы не хотите повториться?

— Вам будет скучно слушать дважды одно и то же. Ну, если вам так хочется — я повторюсь. — Шадрин выложил на стол пенсионное удостоверение Бармина, его орденскую книжку и, не глядя на майора, повторил все, что он ночью высказал Круглякову.

Пока Дмитрий говорил, Кирбай не проронил ни слова, ни разу не перебил. Только левая бровь его, выгибаясь крутой дугой, выдавала волнение.

— Вы кончили? — стараясь быть спокойным, спросил майор.

— Да, я кончил.

— Так вот, товарищ Шадрин, все, что вы сказали, это не больше не меньше, как мальчишество, как вмешательство не в свои дела. Вы что думаете — я не знаю, что Бармин — инвалид Отечественной войны? Знаю. Бармин здоров, как лошадь. Он нас с вами еще переживет, а вы вздумали опекать его. Если б вы знали, кого защищаете! — Кирбай покачал головой. — Пьяницу, дебошира, хулигана!.. От него весь район стонет!

— Этого я не знаю. По крайней мере, этого никто не высказал на сходе.

— Прежде чем вступаться в дела, нужно их знать, товарищ Шадрин. Тем более, не мне вас учить, вы сами юрист.

— Зачем вы меня пригласили, товарищ майор?

— Я вас вызвал, а не пригласил.

— Пожалуйста.

Кирбай откинулся в кресле, взвешивая взглядом своего собеседника.

— Шадрин Николай Спиридонович, случайно, не доводится вам родственником?

В прищуре глаз майора Дмитрий заметил нетерпеливое ожидание.

— Да, он мне доводится двоюродным дядей по отцу.

— В каком году он репрессирован как враг народа?

— В тридцать седьмом.

— Вы его помните?

— Очень смутно.

— А в анкете при поступлении в партию и при поступлении в университет вы указали эту биографическую деталь?

— В анкете?.. — спросил Шадрин. Сейчас он не помнит, писал ли он или не писал о двоюродном дяде в биографии и анкете. В одном он был твердо уверен: на все вопросы анкеты он ответил правду.

— Странно… Странно… — Майор пробарабанил пухлыми пальцами о стол. — Даже очень странно. А при окончании университета, когда оформлялись на работу, тоже упомянули своего дядю?

— Это что — допрос?

— Нет, это не допрос. Это самое обычное рабочее выяснение некоторых биографических моментов, которыми я занимаюсь по роду своей профессии.

— Так зачем же вам понадобились мои анкетные данные?

— Чтобы знать, что за человек, вернее, какова политическая физиономия человека, который разжигает в сельском населении недовольство местными органами власти и тем самым в какой-то степени срывает мероприятие государственного значения.

Шадрин встал.

— Может быть, мы на этом закончим наш разговор.

— Зачем же так горячиться? Садитесь, пожалуйста. Наш разговор только начинается.

— Что вы от меня хотите? Зачем вы меня вызвали?

Встал и майор.

— Что я от вас хочу? — Кирбай потушил папиросу, словно ввинчивая ее в дно свинцовой пепельницы. — Я хочу от вас, чтобы вы не ходили по райкомам и не дискредитировали решение, принятое районным сходом! Вы что — против Указа Президиума Верховного Совета СССР.

— Дешевый и грубый прием! — Шадрин желчно улыбнулся.

— Я спрашиваю вас, — тихо и вкрадчиво проговорил Кирбай, — вы не против Указа Президиума Верховного Совета СССР?

— Нет, я не против Указа. Я против беззакония, которое допускают некоторые местные власти. В частности и в большей степени вы.

Наклонившись над столом, Кирбай тихо, словно по секрету, сказал:

— Кстати, ваш двоюродный дядя, которого, если вам верить, вы не забываете упоминать в анкетах, тоже начинал с этого. Вначале он был недоволен работой некоторых представителей местной власти. Не лучше ли вам поубавить спесь и заняться своими прямыми делами там, в Москве?

— Это что, угроза? — На бледном лице Шадрина застыло подобие улыбки.

— Нет, это всего-навсего предупреждение, за которым, если вы не измените свое поведение, могут последовать соответствующие меры.

— Если не секрет, то какие? Чтобы я знал, чего мне следует опасаться.

— Вы многого хотите, гражданин Шадрин. Пока что не рекомендую вам только одно: пить вместе с ходатаями и их родственниками. Для столичного юриста это не совсем солидно. Хотя, правда, прямой взяткой это еще нельзя назвать, но, кажется, один литературный герой брал и щенками… Вы это, очевидно, проходили в школе на уроках литературы?

— Спасибо за совет и за предупреждение. Мне можно идти? — подчеркнуто вежливо спросил Шадрин, хотя за этой вежливостью поднималась глубинная ярость, которая, если ее не сдержать, с минуты на минуту могла прорваться наружу.

— Перед вашим уходом я только хотел поинтересоваться, товарищ Шадрин, чего вы в конце концов хотите? — На одутловатых щеках Кирбая играл неровный румянец: на таких твердых собеседников он уже давненько не наталкивался.

— Чего я хочу?

— Да!

Сквозь серые, твердо сжатые губы Дмитрий процедил:

— Я хочу, чтобы вы немедленно выпустили Бармина и Цыплакова. Более того, я хочу, чтобы вы нашли приличную, не дискредитирующую вас форму извиниться перед ними.

Внешне Шадрин выглядел удивительно спокойным и вызывающе невозмутимым, хотя это спокойствие стоило ему больших усилий.

— И все?

— Пока все.

— Чего же тогда придется ожидать нам, бедной периферийной темноте, если мы не выполним этот ваш столичный ультиматум? — Кирбай заливисто захохотал.

Этот смех покоробил Шадрина.

— Просветление вам наведет Москва.

Дмитрий повернулся и, не попрощавшись, направился к дверям.

— Одну минуточку, товарищ Шадрин!

Майор поспешно вышел из-за стола и жестом остановил Дмитрия почти у самого порога. Заложив за борт кителя руку, он широко расставил ноги и, в упор вглядываясь в глаза Шадрина, почти прошептал:

— Теперь слушайте мой ультиматум. Не забывайте о своем двоюродном дяде, который, между нами говоря, когда-то прошел через мои руки. У него характерец был не слабее вашего. Обкатали. Это во-первых. Во-вторых, вспомните получше: все ли в порядке в ваших биографических анкетах? До конца ли вы искренни и не придется ли мне отвечать на кое-какие вопросы этой анкеты? В-третьих, ваша адвокатура относительно Бармина не бескорыстна в материальном отношении. К нам поступили кое-какие сведения. Проверить их, подтвердить и подвести под соответствующую юридическую норму не так уж трудно.

Кирбай замолк.

— И это все?

— Пока что все.

— Что в противном случае угрожает, как вы выразились, столичному выскочке, если он встанет поперек порочных решений некоторых представителей местных властей?

— Он увязнет обеими ногами в периферийной тряси не и никогда больше не увидит Москвы. Остальное вы домыслите сами — вы же юрист и, кажется, не дурак.

С минуту Шадрин и Кирбай молча стояли друг против друга, скрестив ненавидящие взгляды. Первым заговорил Шадрин.

— Я принимаю этот ультиматум, майор! А вы… — Шадрин желчно улыбнулся и пристальным взглядом смерил с головы до ног Кирбая — вы ко всему прочему и подлец! Таких бы я без сожаления ставил к стенке. И я уверен, что это время придет. Вы еще будете расплачиваться за тридцать седьмой и тридцать восьмой годы.

Круто повернувшись, Шадрин хлопнул дверью.

Его никто не окликнул, никто не остановил. Его трясло, как в лихорадке.

Дойдя до раймага, он купил пачку «Беломора» и искурил подряд три папиросы. Почувствовав головокружение, присел на лавочке в молоденьком сквере против клуба.