Дмитрий насмешливо улыбнулся.

— Тебе не понять моего отношения к Москве. Я люблю ее, но люблю странной любовью. Люблю, как наркоман любит наркотик. Ему говорят: «Бросьте губить себя морфием, он вас убьет!» Наркоман отвечает: «Знаю, но без него мне нельзя жить». Так и мне Москва. Не с моим здоровьем в ней жить и работать. Но без нее, скажу честно, тоскую. Временами даже не нахожу места. Вот не побыл в ней месяц и летел с Кавказа, как на крыльях, будто здесь мой дом родной.

— А почему тебя раздражает, когда ты видишь, что москвичи стараются после институтов остаться в Москве? Ведь у них это чувство любви к столице усиливается еще и чувством родины. Здесь не только одна привычка. Здесь их дом, здесь прошло их детство, юность.

Дмитрий остановился у каменного парапета набережной. Наблюдая, как плавно покачивается на волнах плавучий ресторан, пришвартованный к берегу, он ответил, не глядя на Ольгу:

— Ты меня не понимаешь. Не любовь их к родине и к Москве раздражают меня.

— А что же?

— Их философия.

— Может быть, ты объяснишь?

— Все очень просто. Некоторые люди считают, что Москва — для москвичей. А поэтому они чуть ли не с ненавистью смотрят на тех деревенских парней, которых после окончания учебных заведений оставляют работать в столице и дают им квартиры. А их, видите ли, коренных москвичей, посылают в Тетюши или куда-нибудь на север. А после трех лет отлучки в Москве даже не прописывают, если они пытаются в нее возвратиться. — Дмитрий повернулся к Ольге и посмотрел на нее холодно и строго, точно в ней он видел того самого москвича, который всеми правдами и неправдами цепляется за Москву.

— Ты почему так смотришь на меня? — спросила Ольга, поеживаясь не то от ветерка, набегавшего с реки, не то от колючего взгляда Дмитрия.

— Я вполне их понимаю. Конечно, им обидно. Но я убежден в другом: Москву нужно заслужить! Москва не только для москвичей! Москва — город большой страны! Она всем городам город! Она всем родина! И будь я наделен высокими государственными полномочиями — я бы такую чистку в Москве устроил, что через полгода на ее улицах ты не увидела бы ни одного алкоголика, ни одного спекулянта и бездельника.

Ольга тихо засмеялась и облокотилась на каменный барьер набережной.

— Если бы тебе рога, то ты…

— То я на эти рога нанизал бы полмиллиона бездельников, проходимцев и трутней, которые живут за счет других! И будь уверена — воздух в Москве стал бы намного чище. Пойми главное: Москва — это не просто город! Москва — не географическое понятие. Москва — это столица мира! Это лицо большого государства! А лицо должно быть чистым!

Дмитрий посмотрел на часы. Времени было половина двенадцатого. Через час государственная комиссия начнет распределение.

Положив свою ладонь на тонкую руку Ольги, он мягко улыбнулся.

— А если в Сибирь назначат — поедешь?

Ольга высвободила руку и, сжав свой небольшой кулачок, лихо ударила им по тыльной стороне кисти Дмитрия.

— Только в том случае, если тебя пошлют прокурором республики и дадут персональный ЗИМ.

— Может быть, для первого случая как-нибудь на осле двое усядемся? В Ашхабаде работники прокуратуры ездят на них с женами. И, говорят, не трясет.

Вообразив себя сидящей вместе с Шадриным на осле, которого она недавно видела в зоопарке, Ольга рассмеялась.

Через час они вышли из метро у библиотеки Ленина. Молча постояли у стайки голубей, которые прямо под окнами приемной Президиума Верховного Совета СССР живой сизой волной затопили площадку перед въездом в правительственный гараж. Дмитрий залюбовался не столько голубями, сколько сварливой старушкой, которую он приметил здесь уже давно. Каждый день она по нескольку раз приходила к гаражу с полной сумкой хлебных крошек и, смело вклиниваясь в голубиную стаю, — птицы ее совсем не боялись, — широкими взмахами рассеивала корм. И всегда что-нибудь приговаривала. С птицами она вела беседу, как с людьми. И, как это казалось Дмитрию, знала их всех наперечет. Слабых защищала от сильных, раненых ловила и делала перевязки. Здесь же, у голубиной стаи, окруженной детьми, которых привели сюда няни или бабушки, на складном матерчатом стульчике сидел молодой художник. Быстрыми штрихами карандаша ловил он то, что, на его взгляд, казалось интересным: девочку, присевшую на корточки и протянувшую руку к голубям и приговаривающую «Гули-гули-гули…», малыша-карапуза, который тщетно пытался поймать голубя; склонившегося над ним простодушного дедушку. Дмитрию показалось, что, прогуливаясь с внуком, дед уже успел «пропустить» стопку спиртного: уж больно разрумянились его щеки.

— Осталось десять минут, мы опоздаем. — Ольга дернула Дмитрия за рукав.

Они покинули голубиную стаю.

Коридор факультета гудел, как Казанский вокзал. Кроме знакомых лиц, были здесь и посторонние. «Болельщики», — подумал Дмитрий и прошел к деканату. Там уже начала заседать Государственная комиссия. Ольга осталась в вестибюле на площадке, где висела огромная стенная газета «Советский юрист». У входа в круглый зал к Дмитрию подошел Белявский. Это был юркий и ловкий молодой человек с густыми вьющимися волосами и черными красивыми глазами, обрамленными длинными пушистыми ресницами, которым могла позавидовать любая модница.

Белявского на курсе любили за остроумие и за то, что тот никогда не унывал. А в прошлом году он долгое время был предметом анекдота. На окучивании картошки Белявский прославился на весь колхоз. Дневную норму бригада его выполнила за два часа. Не разбирающийся в сельском хозяйстве комсорг курса, который распределял наряды и принимал работу, занес бригаду Белявского на Доску почета. А через три дня рекорд «новатора» был разоблачен. Вся хитрость нового метода окучивания и прополки картошки — этот метод назвали «методом Белявского» — состояла в том, что половший садился верхом на тяпку, втыкал ее углом в рыхлую землю и пропахивал борозду между картофельными рядами. Вспаханная сухая земля ровным отвалом засыпала по обе стороны траву и образовывала холмики у корней картофельной ботвы. Пять человек из бригады Белявского пахали участок вдоль, пять человек — поперек. Если посмотреть со стороны, то у них все получалось и скоро и красиво. «Метод Белявского» на второй день переняли в соседней бригаде. И только через три дня, когда приехал на поле агроном, весь участок, обработанный бригадой Белявского, пришлось перепалывать и окучивать заново.

— Ты слышал, Митя, что в этом году Москва улыбнется немногим?

— Не тревожит, — равнодушно ответил Шадрин. Он уже понял, что неспроста Белявский начал с подходцем, что насчет чего-то он хочет закинуть удочку.

— Но тебе нечего волноваться, — Белявский покачал головой, выражая этим: «Тебе все равно: Москва или Владивосток».

— Особенно дрожь не бьет, терплю, — согласился Дмитрий.

— А все-таки, куда бы ты хотел? Поди, в Сибирь тянет? Все-таки как-никак — родина. Да, кстати, ведь ты, кажется, из Новосибирска?

— Ты угадал. — Дмитрий старался понять: что же нужно от него Белявскому?

— Я могу тебя поздравить.

— С чем?

— Есть одно местечко в Новосибирске. Следователем в областную прокуратуру. Только это по строжайшему секрету. Хочешь его получить?

Дмитрий сверху вниз посмотрел на Белявского.

— Разумеется. Но как?

Белявский за рукав поволок Шадрина в угол.

Оглядевшись, чтоб их никто не подслушал, он таинственно спросил:

— Скажи честно, если предложат Москву, согласишься?

— Думаю, что мне ее не предложат. Ты же знаешь, у меня нет жилплощади.

— Короче: если предложат — согласишься?

— Без жилья нет.

— Что же будешь просить?

— Если возможно, то Новосибирск.

— Ты очень хочешь Новосибирск?

— Ты об этом спрашиваешь уже третий раз! — раздраженно бросил Дмитрий, собираясь покинуть Белявского.

— Стой! Есть деловой разговор. Ты получишь Новосибирск, но при одном условии.

— При каком?

— Если согласишься на Москву.

— Откуда ты взял, что мне предложат Москву?