— Да, да, садитесь…

Профессор сел, подбирая полы меховой шубы.

— Я к вам, товарищ следователь. Вы арестовали мою внучку… Мерцалову Лилиану Петровну. Я пришел просить вас хорошенько разобраться в обстоятельствах дела.

Старик говорил глуховатым голосом. Из того, что сказал он, Шадрин заключил только одно: внучка его — это единственное и самое дорогое для него существо, ради которого он живет, работает и находит радость в жизни. Отними у него это существо — и он рассыплется, как старый дуб, в который во время ночной грозы ударила молния.

Шадрин слушал профессора, а сам думал: «Неужели он не узнал меня? Да, кажется, не узнал. Хорошо, что он почти не смотрит на меня. Он стыдится поднять свои заплаканные глаза. И это Батурлинов, знаменитый Батурлинов. Депутат Верховного Совета. Тот, кто является главой целой армии советских хирургов. Мировая величина!.. Сидит перед следователем и готов упасть на колени, чтобы выпустили из тюрьмы его внучку».

Шадрин выслушал профессора и, когда тот достал из кармана большой платок и поднес его к лицу, встал.

— Профессор, сейчас… в настоящее время помочь вам я ничем не могу. Будем разбираться. Если ваша внучка невиновна, ее выпустят. Перед ней извинятся. Но пока… пока этого сделать я не в силах.

Голос профессора дрогнул.

— Выслушайте меня, молодой человек… Почему ее посадили в тюрьму? Куда она денется? Разве нельзя до суда оставить ее на свободе?

— Вы обращались к прокурору?

— Прокурор меня не принял. Я два часа просидел у его дверей. Говорят, у него сегодня неприемный день.

— Вы бы представились, что вы профессор, депутат…

— Нет. Зачем же это? Как-то, знаете, неудобно… Я там не один хотел попасть к нему. Люди тоже ждали приема.

— Профессор. — Голос Шадрина дрогнул. Он встал. — Однажды вы спасли мне жизнь. Уже это одно обязывает меня сделать все, что в моих силах. И я думаю, я убежден… — Он хотел сказать: «Я уверен, что ваша внучка невиновна», но не сказал. — Я убежден, что все будет хорошо.

Старик пристально посмотрел на Шадрина. Теперь он, кажется, узнал его. Лицо профессора на миг просветлело, он потянулся к столу следователя.

— Вы… Шадрин?

— Да, я Шадрин. Тот самый Шадрин, которого вы год назад вырвали из когтей смерти.

— Да, да… Как же, помню, помню! Великолепно помню! Я, знаете, даже невесту вашу помню. Она еще ко мне на дачу приезжала. В эту ночь была метель такая, что ни зги не видать. Вот хорошо, что я вас встретил!.. — Но тут профессор как-то осекся. Пристально глядя в глаза Шадрину, он продолжал мять в своих больших ладонях боярскую шапку.

— А вы… вы, молодой человек, можете отдать мне на поруки мою внучку?

— К сожалению, это может разрешить только прокурор.

Профессор тяжело встал. Ему не хватало воздуха. Он дышал так, как дышат пожилые люди с больным сердцем, когда поднимаются в гору. Опираясь на трость, он молча поклонился Шадрину и направился к двери. На ходу сказал:

— Ну что ж, простите, товарищ Шадрин, за беспокойство.

Профессор закрыл за собой дверь.

Запрокинув голову и закрыв глаза, Шадрин сидел не шелохнувшись.

«Профессор Батурлинов не смог сказать секретарше, что с прокурором хочет говорить депутат Верховного Совета. Ему, видите ли, было неловко перед простыми людьми, которые тоже томились в коридоре и ждали приема…» Эти пронесшиеся в голове Шадрина мысли в какой-то миг осветили весь кристально-чистый облик этого седого, благородного просителя. Шадрину стало больно и стыдно, что он так сухо говорил с профессором. Почему он, Шадрин, не пошел сразу же к прокурору и не сказал, кто ждет приема? «Что происходит?! Ничего не пойму! Как все запуталось! Ольга, профессор Батурлинов, его внучка… Пойти! Догнать старика! Вернуть, зайти с ним к прокурору! Сказать этой холодной глыбе, кого он мариновал два часа в полутемном коридоре!..»

В кабинет Шадрина без стука вошла секретарша с размалеванными губами и в непомерно узкой юбке.

— Вас вызывает прокурор.

Шадрин встал.

— Обождите… Мне сейчас некогда… Я сейчас вернусь… — Шадрин говорил невпопад. Отстранив секретаршу, он почти выбежал в коридор.

Батурлинова в коридоре уже не было. Дмитрий выскочил на улицу, огляделся. Профессора нигде не было видно.

«Наверное, приезжал на машине», — подумал Шадрин и вернулся в свой кабинет. Он даже забыл, что его вызывали к прокурору. Вспомнил только тогда, когда секретарша открыла дверь и, насмешливо кривя рот, проговорила:

— Больно длинна ваша минута, Дмитрий Георгиевич.

С папкой под мышкой Шадрин вошел в кабинет к прокурору и не сел до тех пор, пока тот вторично не предложил ему сесть. Богданов поставил свою подпись на каком-то документе и отодвинул его в сторону.

— Я вызвал вас, товарищ Шадрин, чтобы предупредить: с делом этого злополучного универмага пора кончать! Недопрошенным остался один человек — кассирша Школьникова.

— Почему ее не допросил Бардюков?

Прокурор криво ухмыльнулся.

— Специально ждали вашего выздоровления. Школьникову вы будете допрашивать сегодня.

— Я не буду допрашивать Школьникову, — сказал Шадрин.

Прокурор поднял на Шадрина удивленный взгляд.

— Что это значит?!

— Я не могу допрашивать Школьникову.

— Почему?

— Не имею права.

Прокурор хотел вставить какой-то вопрос, но Шадрин перебил его.

— И вообще дело Анурова я больше вести не имею права.

— Это почему же?

— К делу причастен человек, в котором у меня есть личная заинтересованность.

— Родня?

— Нет.

— Кто этот человек?

— Кассирша Школьникова.

— Ах, вот оно что! — Богданов сложил губы в трубочку и присвистнул. — Тогда конечно. Тогда мне многое становится ясно. Кем она вам приходится? Жена?

— Нет.

— Родственница?

— Нет.

— Любовница?

— Нет.

— Так кто же?

— Друг. Невеста. На днях мы должны были зарегистрироваться.

Прокурор встал. Картинно подбоченясь, он улыбался.

— Желаю вам согласия и мира под оливами. А дело сейчас же передайте Артюхину. Только тут же напишите объяснительную записку, мотивируя, почему вы не можете дальше вести дело Анурова. И сейчас же пошлите ко мне Артюхина. Да, кстати, скажите Артюхину, чтобы он приготовил постановление об аресте Школьниковой. Я знакомился сам с делом и считаю, что это наиболее разумная мера пресечения. Мы бываем иногда слишком либеральны и гуманны и от этого затягиваем дело. А нас поджимают сроки.

Шадрин оставил на столе прокурора папку с делом Анурова и, как пьяный, вышел из кабинета. Но тут же вернулся.

— Больше двух часов ждал вашего приема профессор Батурлинов. Он по поводу внучки, Мерцаловой. Хотел просить вас, чтоб вы отдали ее на поруки хотя бы до суда.

— Профессор Батурлинов? — Прокурор вскинул голову и, что-то припоминая, сморщил лоб. — Где-то слышал эту фамилию… А, впрочем, это не имеет значения. Перед законом все равны: и дворник и профессор. Освобождать из-под стражи Мерцалову нельзя.

— Профессор Батурлинов — это не просто рядовой профессор, это мировая величина, гордость нашей отечественной медицинской науки, депутат Верховного Совета…

Богданов ничего не ответил, он только что-то записал в календаре.

Шадрин вышел. Из головы его не выходило: Ольга… Таганская тюрьма. Ее сегодня арестуют, ее повезут туда на «черном вороне»… Он видел ужас в ее глазах, видел перекошенное горем лицо матери… Теперь он до конца понимал, как тяжело профессору Батурлинову. Писал объяснительную записку, а сам думал: «Что делать? Как им помочь? Как доказать, что их оговорили?..»

Когда передал дело Анурова Артюхину, тот в первую минуту никак не мог понять, что случилось, и только глупо моргал своими добрыми глазами.

Вернувшись в свой кабинет, Дмитрий снова почувствовал неприятное кружение в голове и слабость во всем теле. Откуда все это? Неужели по пятам ходит болезнь? А потом эта тошнота и пот… Такой пот, будто он целый час просидел в парной и вышел прохладиться в предбанник. Мокрая рубашка прилипала к лопаткам, по спине, по желобку над позвоночником ощутимо стекала струйка. Она холодила и щекотала. Во рту сохло…