Снова больничный двор. Рыжебородый дворник хмуро оглядел Ольгу с ног до головы, сердито крякнул и отвернулся.
Не дойдя до корпуса хирургического отделения, Ольга увидела, как двое санитаров вынесли на носилках человека, лица которого не было видно. Из-под простыни, которой было накрыто тело покойного, торчали большие ступни мужских ног, обутых в грубые больничные носки. У Ольги захолонуло в груди. Ей не хватало воздуха.
«Неужели?.. Неужели его понесли?!»
— В морг понесли. Еще один богу душу отдал, — прохрипел где-то за спиной Ольги рыжебородый дворник. — Не ваш ли?
Ольга бездумно, медленно пошла по узкой тропинке, проложенной в сугробах. Потом, сама не зная зачем, прижав руки к груди, побежала к моргу. У входа в морг санитары поставили носилки и решили перекурить.
Ольга сорвала с головы покойника простыню и испуганно отшатнулась назад. На носилках лежал труп седобородого человека. Кожа на его ввалившихся щеках натянулась, отчего обнажился оскал редких прокуренных зубов.
От морга Ольга шла точно пьяная. Она невидящими глазами смотрела куда-то вдаль, поверх продрогших в сугробах тополей.
— Ваш? — хрипловатым голосом спросил дворник.
Слов его Ольга не расслышала. Она молча прошла к хирургическому отделению. У ступеней, ведущих к парадному входу в центральный корпус, остановилась.
«А что, если и его вот так же?» — пронеслось в голове, и она уже хотела подняться по ступенькам парадного входа, но в ту же самую минуту двери открылись, и из них, выпуская облако теплого пара, показался высокий молодой мужчина в белом халате. Левой рукой он открывал дверь, а правой поддерживал под руку профессора Батурлинова. Полы меховой шубы старика были распахнуты. Бобровая шапка-боярка надвинута до самых взлохмаченных бровей. Лицо профессора было бледное, но помолодевшее. Сквозь мертвенную усталость проступало и что-то другое, похожее на скрытое торжество. В схватке со смертью он вышел победителем.
— Профессор! — Ольга кинулась к Батурлинову, загородив ему дорогу. Дальше она не могла говорить, слова застревали в горле. В глазах ее застыл немой вопрос: «Что с ним?»
— Долго будет жить ваш Шадрин. Он у вас двужильный, — небрежно, как упрек, сурово бросил профессор и, легонько отстранив Ольгу, направился к «Победе», которая тут же, шагах в десяти, попыхивала голубоватым дымком.
Ольга хотела броситься вслед за профессором, упасть перед ним на колени, целовать его руки, но было поздно: Батурлинов уже сидел в машине. Развернувшись, «Победа» скрылась за больничными воротами.
Медленно и плавно переворачиваясь в воздухе, над больничным двориком кружились мохнатые снежинки. Одна из них упала на щеку Ольги, затрепетала маленькой прозрачной каплей и тут же смешалась со слезами. Невесомо — как тополиный пух в, июне, ложились снежинки на бетонные ступени парадной лестницы.
К Дмитрию Ольгу не пустили. Молоденькая няня с раскосыми глазами, которая ухаживала за Шадриным, сказала, что больной пришел в сознание и чувствует себя удовлетворительно.
— В какой он палате, нянечка?
— В седьмой. — Няня показала на коридор.
С глазами, полными слез, Ольга спустилась в больничный двор и медленно пошла к воротам. Все тот же рыжебородый дворник, который утром просил на опохмелку, участливо проговорил:
— Зря себя горем убиваешь, девушка! Его уже теперь все равно не поднимешь. Судьба…
Только теперь Ольга по-настоящему разглядела лицо дворника. Доброе, широкое русское лицо усталого человека, которому, кажется, немножко нездоровится.
Порывшись в карманах, Ольга нашла в одном из них десять рублей и подошла к дворнику.
— Вот вам, опохмелитесь… Он жив.
Ошеломленный дворник стоял в нерешительности, не смея брать деньги.
— Ну возьмите же, возьмите! — Ольга улыбалась сквозь слезы.
— Что же я, выходит, вроде нищего какого али… — Дворник замялся, сконфуженно глядя то на девушку, то на деньги. — Ежели бы что велели сделать, тогда можно, а так — как же?.. Так нельзя, мы не нищие…
Ольга засунула в карман дворника десятирублевую бумажку.
— Возьмите, я прошу вас! Это для того, чтобы вы выпили за здоровье Шадрина. Он лежит в седьмой палате. — С этими словами она круто повернулась и побежала к воротам.
Проходя мимо дворика, где играли детдомовские ребятишки, Ольга заметила Ваню. Не отдавая себе отчета — зачем, он кинулся к ней навстречу. Бежал неуклюже, широко расставив руки. Так бегут дети к родной матери, издали завидев ее с гостинцами. Какая-то неведомая сила толкнула Ольгу навстречу малышу. Она подхватила его на лету, подняла на руки и принялась целовать в холодные розовые щеки.
При виде слез Ольги глаза малыша также увлажнились. Казалось, каждую минуту он готов был разреветься, сам не зная отчего.
Стайка ребятишек, присмирев, стояла поодаль и недоуменно наблюдала за этой необычайной картиной. Потом к Ольге подошла Нина, с которой она познакомилась час назад.
— Ниночка, чего же ты боишься, глупенькая? Мальчики, идите все сюда! Я что-то расскажу вам интересное! — Ольга оживленно замахала руками, зазывая к себе ребятишек, которые бочком, пока еще нерешительно, продвигались к ней. Каждому из них было не больше шести-восьми лет.
Окруженная детьми, Ольга взяла за руку Ваню и Нину. Цепочка ребят гуськом потянулась в сторону, где белели больничные окна. Под одним из окон первого этажа на красной кирпичной стенке была выцарапана цифра «7». «Кто-то из посетителей нацарапал для приметы», — подумала Ольга и знаком остановила ребят.
— Только слушайте меня, ребята, внимательно! Вон за тем окном, в седьмой палате, лежит тяжело больной человек. Он бывший фронтовик. Он очень храбрый и бесстрашный человек! В боях с врагами он был тяжело ранен. Много лет, с самой войны, он носил в своем теле осколки от немецкого снаряда. Все врачи ему говорили, что эти осколки нельзя вытащить, потому что это будет смертельно, но и жить с ними долго он не мог. Так вот, ребята, сегодня ночью совершилось чудо! Ему сделали сложную операцию. Знаменитый на всю страну профессор Батурлинов вытащил из тела раненого осколки и сказал, что он теперь будет жить долго-долго!
Ольга сказала неправду об осколках, но в эту минуту она была твердо уверена, что в детском сознании эти осколки предстанут в тысячу раз героичней и мужественней, чем какая-то «аневризма аорты». И эти слова подожгли и увлекли детей, которые каким-то первородным инстинктом тянутся к ратным подвигам.
— А он кто был: летчик или моряк? — сверкая черными глазенками, спросил толстенький, как чурбачок, карапуз с монгольскими широкими скулами.
— Он был и десантник, и разведчик. Ночью на парашютах они прыгали с самолета на территорию врага и громили его войска и склады. А еще он воевал на «катюшах». Когда выздоровеет, он сам вам все расскажет и о себе и о войне. Он очень хорошо рассказывает, а сейчас… — Ольга подхватила под руки Ваню и Нину и потянула их в сторону громадной снегурки, сооруженной в дальнем углу двора. Запыхавшись, она остановилась. — Ребята! Чтобы он скорей поправился, давайте эту снегурку перенесем под его окно. Он тоже, как и вы, когда-то был маленьким и лепил снегурок и дедов-морозов.
Дети засуетились вокруг снегурки, не зная, как к ней подступиться, с чего начинать и как ее двигать к больничному окну, за которым лежит только что спасенный воин-герой.
Выручила пионервожатая, молоденькая девушка, которая, боясь помешать ребячьему азарту, стояла чуть в стороне и слышала весь разговор Ольги с детьми. Одетая в потертое коричневое пальто, под которым четко обозначались ее худенькие лопатки, она вначале показалась Ольге робкой школьницей, неведомо зачем забредшей на детдомовскую площадку. Но когда вожатая подняла над головой руку и громко сказала: «Ребята! Внимание!», Ольга почувствовала, что эта энергичная девушка может увлечь детвору.
— У меня идея!
Окруженная детьми, вожатая повернулась в сторону Ольги и спросила:
— Скажите, пожалуйста, как фамилия раненого, о котором вы сейчас говорили?