– Отдельных, но похожих, – сказал Ричер. – Это последовательный ряд.

– Результаты становятся все хуже, – заметила Диксон.

– Гораздо хуже.

– И резко. Сначала они вполне приличные – и вдруг словно падают в пропасть.

– Но что это такое?

– Понятия не имею.

– Что можно измерить таким образом, периодически повторяя? – спросил Ричер.

– Думаю, что угодно. Например, умственные способности при помощи ответов на простые вопросы. Или физическое развитие при помощи заданий на координацию. Возможно, здесь зарегистрированы ошибки, и в таком случае результат становится лучше, а не хуже.

– О каких категориях идет речь? На что мы смотрим? Семь чего?

– Это и есть ключ к разгадке, – кивнула Диксон. – Первым делом нам нужно понять именно это.

– Явно не медицинские исследования. И не какие-то другие тесты. Зачем вставлять двадцать семь вопросов в середину последовательности из двадцати шести? Это разрушает логику.

Диксон пожала плечами и выпрямилась. Она сняла пиджак и бросила на стул. Подошла к окну, отодвинула выцветшую занавеску и выглянула вниз, на улицу. Потом посмотрела на горы.

– Мне нравится Лос-Анджелес, – сказала она.

– Наверное, и мне тоже, – откликнулся Ричер.

– Но Нью-Йорк я люблю больше.

– Наверное, я тоже.

– Но они классно контрастируют друг с другом.

– Наверное.

– Мы встретились при дерьмовых обстоятельствах, но я рада тебя видеть, Ричер. Очень рада.

Ричер кивнул.

– Я тоже рад тебя видеть. Мы думали, что ты погибла. Это было отвратительно.

– Можно мне тебя обнять?

– Ты хочешь меня обнять?

– Я хотела обнять вас всех, когда увидела перед офисом «Херца». Но я не стала, потому что Нигли это не понравилось бы.

– Она пожала руку Анджеле Франц. И мегере из «Новой эры».

– Это прогресс, – заметила Диксон.

– До некоторой степени, – согласился Ричер.

– Думаю, в прошлом ее изнасиловали.

– Она об этом не говорит, – сказал Ричер.

– Грустно.

– Да уж.

Карла Диксон повернулась к нему, Ричер обнял ее и крепко прижал к себе. От нее восхитительно пахло. Волосы окутывал едва уловимый запах шампуня. Ричер поднял ее в воздух и медленно закружил. Она казалась легкой, хрупкой и тоненькой. У нее была узкая спина. Кожа под черной шелковой блузкой излучала тепло. Ричер снова поставил ее на ноги, она выпрямилась и поцеловала его в щеку.

– Как же я скучала по всем вам!

– Я тоже, – сказал Ричер. – Я и сам не понимал, как сильно соскучился.

– Тебе нравится жизнь после армии? – спросила она.

– Да, очень нравится.

– А мне – нет. Но может быть, тебе лучше меня удалось перестроиться.

– Я не знаю, удалось ли мне перестроиться. И вообще что со мной происходит. Я смотрю на вас, и мне кажется, будто я еле-еле держусь на плаву. Или вообще тону. А вы все прекрасно плаваете.

– Ты действительно на мели?

– У меня практически ни гроша.

– У меня тоже, – призналась она. – Я зарабатываю триста тысяч в год и едва свожу концы с концами. Такова жизнь. Но ты в эти игры не играешь.

– Обычно меня это устраивает. Пока не приходится возвращаться в реальность. Нигли положила на мой банковский счет тысячу тридцать долларов.

– Намек на радиокод десять-тридцать? Умница.

– И чтобы я смог купить билет на самолет. Без ее денег я бы все еще добирался сюда автостопом.

– Ты бы шел пешком. Никто в здравом уме не посадит тебя в свою машину.

Ричер посмотрел на себя в старое запятнанное зеркало: шесть футов пять дюймов, двести пятьдесят фунтов, ладони огромные, точно замороженные индюшки, вздыбленные волосы, щетина на щеках, обтрепавшиеся манжеты рукавов, закатанных на предплечьях, как у чудовища Франкенштейна.

Бродяга.

«Из большой зеленой машины – и сюда!»

– Можно задать тебе вопрос? – спросила Диксон.

– Валяй.

– Я всегда хотела, чтобы мы были чем-то большим, чем просто сослуживцы.

– Кто?

– Ты и я.

– Это было утверждение, а не вопрос.

– Ты чувствовал то же самое?

– Честно?

– Пожалуйста.

– Да, то же самое.

– Так почему же мы ничего такого не делали?

– Это было бы неправильно.

– Мы игнорировали кучу других правил.

– Это разрушило бы наш отряд. Остальные завидовали бы.

– Включая Нигли?

– В определенном смысле.

– Мы могли хранить наши отношения в тайне.

– Размечталась, – усмехнулся Ричер.

– Мы можем сейчас сделать это и никому не говорить. У нас есть три часа, – сказала Диксон и, не дождавшись ответа, добавила: – Извини. Просто все эти кошмарные события заставляют меня думать о том, что жизнь коротка.

– А отряд все равно разрушен.

– Именно.

– Разве у тебя никого нет на Востоке?

– Сейчас нет.

Ричер подошел к кровати. Карла встала рядом, касаясь бедром его бедра. Семь листков бумаги по-прежнему лежали в строгом порядке на покрывале.

– Хочешь еще на них посмотреть? – спросил Ричер.

– Сейчас не хочу, – ответила Диксон.

– Я тоже. – Он собрал листки и положил на ночной столик под телефон. – Ты уверена насчет этого?

– Вот уже пятнадцать лет.

– Я тоже. Но это должно остаться тайной.

– Согласна.

Он обнял ее и поцеловал. Прикосновение языком к ее зубам подарило ему новые ощущения. Пуговички на ее блузке были маленькими и неудобными.

Потом они лежали в кровати, и Диксон сказала:

– Пора снова заняться делом.

Ричер перекатился, чтобы взять листки со столика, но Диксон остановила его:

– Нет, давай попробуем сделать это в уме. Мы сумеем больше увидеть.

– Ты так думаешь?

– Всего чисел сто восемьдесят три, – сказала она. – Расскажи мне про сто восемьдесят три как про число.

– Оно не относится к простым, – ответил Ричер. – Делится на три и шестьдесят один.

– Какая разница, простое оно или нет?

– Умножь его на два, и получится триста шестьдесят шесть, а это количество дней в високосном году.

– Значит, это половина високосного года?

– Но не на семи листках, – сказал Ричер. – Половина любого года – это шесть месяцев и шесть листков.

Диксон замерла.

Ричер подумал:

«Полгода.

Половина года.

И куча возможностей.

Двадцать шесть, двадцать семь».

– Сколько дней в половине года? – спросил он.

– Обычного года? Зависит от того, о какой половине идет речь. Либо сто восемьдесят два, либо сто восемьдесят три.

– Как ты получаешь половину?

– Делю на два.

– А если умножить результат на семь двенадцатых?

– Получится больше половины.

– А если умножить то, что получилось, на шесть седьмых?

– Получится опять ровно половина. Сорок две восемьдесят четвертых.

– Вот видишь!

– Я что-то не понимаю…

– Сколько в году недель?

– Пятьдесят две.

– Сколько рабочих дней?

– Двести шестьдесят при пятидневной рабочей неделе, триста двенадцать при шестидневной.

– А сколько дней в семи месяцах при шестидневной рабочей неделе?

Диксон на минуту задумалась.

– Зависит от того, о каких семи месяцах идет речь. И куда попадают воскресенья. И каким днем недели будет первое января. А еще от того, какие семь месяцев тебя интересуют: идущие подряд или разрозненные.

– Посчитай, Карла. Есть только два возможных ответа.

Диксон помолчала немного.

– Сто восемьдесят два или сто восемьдесят три.

– Совершенно верно, – подтвердил Ричер. – Семь листков – это семь месяцев, состоящих из шестидневных рабочих недель. Причем в одном из длинных месяцев было четыре воскресенья. Отсюда аномалия в двадцать семь дней.

Диксон выскользнула из-под простыни и, не одеваясь, подошла к своему портфелю, из которого достала кожаный органайзер. Она открыла его, положила на кровать, взяла листки со стола и выстроила в линию под органайзером. Семь раз подняла и опустила глаза.