Не все охотники уйдут в тайгу и потому согласятся работать на лесосеках; они довольно ловко валят лес, но, кроме вальщиков, потребуются и возчики. Но разве можно вывозить лес на собаках? Санька представил себе, как собаки волокут сани по ледяной дороге, как всеми четырьмя лапами цепляются за скользкий лед, падают, кувыркаются, и засмеялся.

Нет, надо нанай научить с лошадьми работать; Санька подарит Полокто лошадь, это будет первая лошадь у гольдов.

А Полокто возвращался домой и соображал, кто войдет в его артель. Костяк артели уже был, это он сам, двое его сыновей, мужчины большого дома: Дяпа, Улуска, Калпе и, по-пожалуй, Богдан. Значит, семь человек. Конечно, хорошо было бы привлечь в артель Пиапона, но Полокто его побаивается. При нем, пожалуй, никто не будет слушаться Полокто. Нет, Полокто не пригласит Пиапона в артель, он позовет других родственников, они не откажутся от хорошего заработка.

«Женщины будут обрабатывать рыбу, я буду солить, другие — кету ловить, — размышлял Полокто. — Икру тоже будут солить, ее можно продать любому торговцу».

Вернувшись домой, Полокто зашел в большой дом. Агоака радостно встретила брата, подала сама раскуренную трубку. Полокто сел на отцовские нары, в изголовьях которых лежала свернутая постель, подушка, а на маленькой матерчатой подстилке стояло пане, куда «вселился дух» Баосы. Сколько уж лет прошло после гибели Баосы, а дети все еще не могут собраться отметить религиозный праздник касан и отправить душу отца в буни. Полокто и здесь видит вину Пиапона: они старшие, и они должны собрать и накопить деньги для праздника, но Пиапон ни разу не заговорил об этом.

Полокто курил и думал, поглядывая на сидевшего рядом Улуску. «Глава большого дома!» — беззлобно посмеивался он над зятем.

— Как, хозяин, кету собираешься ловить? — спросил он наконец.

Улуска для солидности помолчал, делая вид, что размышляет, и не спеша ответил:

— Большим домом будем ловить. Невод наш цел, людей, правда, маловато, но мы уже сговорились с Холгитоном, он с работником присоединяется к нам.

— А меня с сыновьями не позвал?

— У тебя же свой повод. Потом, ты не в большом доме живешь.

«Ишь как заговорил, паршивец!» — возмущенно подумал Полокто и крикнул:

— Не забывай, я дед, я самый старший!

— Ты не кричи, ты из другого дома, здесь я теперь старший, — невозмутимо ответил Улуска, даже не взглянув на Полокто.

— Ты не можешь быть здесь хозяином, здесь должен быть главой дома только Дяпа! — воскликнул Полокто.

— Ты, ага, тоже не забывай, он в этом доме пятнадцать лет живет, — возразила Агоака.

— Мало ли сколько он живет, он чужой в этом доме, это дом Заксоров.

— Я могу уйти из этого дома, — вдруг заявил Улуска. — Дом отца целый, кое-что подправлю и перейду туда. Зачем мне этот большой дом? Скоро Калпе построит деревянный дом и уйдет, дом совсем опустеет. Я тоже уйду.

— Верно, отец Гудюкэн, верно, — поддержала мужа Агоака. — Большого дома давно нет, только название осталось. Нам тоже не интересно в полупустом доме жить с мышами да с пауками.

Полокто не ожидал такого отпора от сестры и прикусил язык: ему сейчас нельзя ссориться с Улуской.

— Чего вы горячитесь? — заговорил он примирительно. — Отцы наши умерли, и мы совсем разучились разговаривать со старшими. Никакого уважения к ним! Я только хотел сказать, что Улуска не может быть главой большого дома по старым законам. А вы тут сразу на меня накинулись, как волки на косулю. Я ведь все понимаю. Знаю, как жизнь изменяется, как мозги людей новыми законами засоряются. Живите дружно, помогайте друг другу и всем родственникам, больше от вас ничего не требуется.

— Мне нечего договариваться с Дяпой и Калпе, — самодовольно проговорил Улуска. — Я старше всех, они меня слушаются.

В дом вернулись Дяпа с Калпе, они только что закончили обжиг глиняных грузил для невода.

— А вот и люди, которые слушаются старшего в доме, — громко сказал Полокто.

Дяпа с Калпе поздоровались со старшим братом, устало сели на нары и закурили. Женщины поставили столики, подали ужин. Агоака поставила еду перед пане, дух Баосы «ел» то же, что и живые.

«Выпить с ними или не выпить? — думал Полокто, глядя на деревянное пане. — Может, станут сговорчивее. Нет, они свои, родные, без водки договорюсь».

— Невод починили? — спросил он.

— Только грузила надо подвязывать, а так готов, — ответил Дяпа.

— Это хорошо. На днях надо выезжать на тони.

— Вода большая, тони затоплены, — сказал Калпе.

— В низовьях хорошо ловят, за раз до тысячи кетин вытаскивают, — соврал Полокто и подумал: «Сговорчивее будут».

— То в низовьях, а тут неизвестно, как еще обернется дело, — сказал Дяпа.

Исоака с Далдой убрали пустые миски, подали чай.

— Я зашел с вами посоветоваться, — начал основной разговор Полокто, отхлебывая горячий чай. — Был я сегодня в Малмыже, виделся с Санькой. Мы можем хорошие деньги заработать на кете, столько заработать, сколько зимой на охоте. Очень выгодное дело. Санька попросил меня организовать артель и ловить для него кету. Мы сами будем солить и кету, и икру. Я буду засольщик. Улуска будет главным в артели.

— Подожди, ага, — остановил брата Калпе, — ты даже не спросил, пойдем мы в твою артель или нет. Может, я не хочу рыбачить в твоей артели и отдавать кету Саньке.

— Почему?

— Может, я пойду к Пиапону. Вот допью чай и пойду посоветуюсь.

Калпе допил чай и вышел из дома. Из раскрытого окна Пиапона раздавался дружный смех мужчин и женщин. Калпе открыл дверь и увидел брата, смущенно почесывавшего затылок. Калпе любил второго брата, но никак не мог примириться с его остриженными волосами. После того как зажила рана на затылке, Пиапон перестал отращивать косу. Он один в стойбище ходил стриженый. Некоторые смеялись над ним и прозвали его Сунгпун, что значит Кочка. Пиапон смеялся вместе с ними, а однажды схватил молодого неряшливого охотника, зажал его голову между колен и начал расплетать его косу, и тут все увидели ряды белых гнид на черных волосах юноши.

— Неряха, — перестав смеяться, сказал Пиапон. — Если уж носишь косу, то мой голову.

— Калпе, помоги мне, — смеясь, сказал Пиапон, увидев брата. — Обыгрывают меня.

Пиапон с дочерьми и зятем, с племянниками Богданом и Хорхоем сидел на голом полу и играл в алчоан.[52]

Калпе сел между Пиапоном и Хорхоем. Богдан подбросил кость, взгляд вверх и тут же вниз на кости, правая рука проворно смахнула две кости, опять взгляд вверх, и кость со звонким щелчком опускается на ладонь. Одна из костей остается у Богдана, другая летит на пол. Богдан присматривается к третьей, он хочет подобрать сразу три костяшки, тогда он разом выиграет пару костей.

— Вот так они и играют, им мало одной, им надо выигрывать по две, три сразу, — ворчит Пиапон.

Никого не знал Калпе в Нярги, кто бы так, как Пиапон, в свободное время играл в детьми, смеялся и шутил с ними. Были двое, трое охотников, которые тоже устраивали состязания в алчоан, но они играли только с мальчиками, а девочки рядом играли в нанайские куклы — акоан. Пиапон же играл и с дочерьми, и те ничуть не стеснялись садиться рядом с отцом в круг, подшучивать над ним. На рыбалке и на охоте Пиапон никогда не обрывал шуток молодых людей над собой, и потому молодые всегда льнули к нему. Калпе казалось, что брат его рискует потерять уважение молодежи, что на него станут смотреть, как на ровню себе или еще хуже, как на дурачка, и начнут потешаться над ним. Однако, когда молодые охотники оставались одни, Калпе с удивлением убеждался, что они на разные лады расхваливали Пиапона, ставя его выше всех сородичей. В него все были влюблены крепкой молчаливой мужской влюбленностью.

Калпе тоже вовлекли в игру, и он с азартом принялся подбирать костяшку за костяшкой. Жирник над головой Хэсиктэкэ начал чадить — кончился жир. Вышивавшая на нарах Дярикта ворчала, что если каждый вечер так жечь жирник, то нечего требовать тогда чистоты, потому что потолок, стены за вечер покрываются слоем копоти.