«Нет, с ним ничего не может случиться, — шептала Кэкэчэ. — Сильного ветра не было, озеро не бушевало, если бы оно бушевало, то ехал бы по берегу — впервые разве он ездит по озеру?»

Только к вечеру, когда солнце уже цеплялось за вершины деревьев на острове Чиора, Кэкэчэ увидела оморочку, огибавшую мыс Сиглян.

— Едет, он едет! — обрадованно воскликнула она, молодо поднялась на сушильню, сняла амура и начала разделывать.

Когда Токто причалил к берегу, Кэкэчэ заканчивала готовить фарш для пельменей, она насыпала в фарш сушеной черемши, соли, торопливо ополоснула руки в содо и побежала встречать мужа.

Токто вернулся усталый и молчаливый: Кэкэчэ взглянула на мужа и сразу поняла, что с ним приключилась какая-то беда. Токто улыбнулся ей, поцеловал Гиду и Богдана и спросил:

— Чего вы такие хмурые?

— Да вот, мама беспокоилась, — пробормотал Гида.

— Она женщина, что же ей больше делать, если не беспокоиться? Как рыбалка? Какой зверь вам встречался?

Токто опять смеялся, шутил с Богданом и Гидой, подтрунивал над женой, а когда поднялись в фанзу, его было не узнать, будто он не плыл больше половины дня на оморочке и не греб двухлопастным маховиком, был свеж, силен и весел. Кэкэчэ смотрела на повеселевшего мужа и тоже испытывала радость, она забыла о недавней тревоге.

Токто тем временем рассказывал о новостях на Харпи, но о своей поездке в стойбище Болонь ни одним словом не обмолвился. Его не торопили, все знали, сколько бы ни прошло времени, Токто сам без их расспросов расскажет. Кэкэчэ поставила перед мужчинами столик, Идари подала вкусно пахнущие горячие пельмени. Мужчины стояли молча, изредка перебрасываясь словами, потом пили горячил густой чай.

Наступили летние густо-синие сумерки, в фанзе стало жарко от выпитого горячего чая, и мужчины вышли на свежий воздух покурить трубки перед сном. Вслед за мужчинами вышли и Идари с Кэкэчэ.

— Поездка моя неинтересная была, — начал рассказ Токто, попыхивая трубкой. — Торговец У всем жалуется, что торговля его все сокращается, что русские не разрешают ему продавать водку, а без водки — какая торговля?

— Как же без водки обойтись? — возмутился Пота. — Мертвого не похоронишь, поминки не сделаешь, касан не справишь, свадьбу не сыграешь. Как же так?

— А если кто заболеет, шамана не пригласишь, — сказала Кэкэчэ.

— Про няргинских слышал, — продолжал Токто рассказ, — про твоих братьев, Идари, всякое рассказывают люди, особенно про старшего, Полокто. Говорят, он решил разбогатеть. Потом перед отъездом встретил Пиапона, он приезжал в Болонь по своим делам. Все они здоровы, о вас расспрашивал. Тебе, Богдан, просил передать, что приехал в Нярги русский учитель, будет детей учить грамоте.

Богдан ничем не выдал своей радости, он сидел неподвижно возле Гиды, и со стороны казалось, что он продолжает слушать рассказ Токто. Но на самом деле Богдан уже ничего не слышал, в ушах у него звенело от волнения. Учиться! Богдан должен учиться — так велел дед. И Богдан будет учиться!

Взрослые поднялись и пошли спать, а мальчик продолжал сидеть на месте.

— Ты на всю ночь тут останешься? — спросил Гида, дотрагиваясь до его плеча. — Наверно, опять о Нярги вспомнил? Что же тебя туда тянет? Не влюбился ли ты там в девчонку?

— Сам ты жених, — огрызнулся Богдан, недовольный вмешательством Гиды.

Гида поднялся, сделал несколько шагов, потом вернулся, сломал ветку с куста и молча стал ее грызть.

— Богдан, не уезжай, я тебя сам, от себя прошу, — сказал он тихо. — Мы с тобой росли вместе, мы росли как два родных брата.

— Мы с тобой братья, Гида, я хочу, чтобы мы всю жизнь оставались братьями, — сказал Богдан. — Ты думаешь, мне не жалко отца и мать? Жалко. И расставаться больно. Но я дал слово деду и обязан слово выполнить. Человек всегда должен быть честным.

— Ну и оставайся честным.

— Ты взрослый, Гида, — продолжал задумчиво Богдан. — Я тоже скоро стану взрослым, ты женишься, я тоже, наверно, женюсь, все это делают, — смущенно добавил он и почувствовал, как загорелись уши. — Мы будем взрослые, и кто знает, что станет с нами. Может, нам надоест Харпи и мы переедем на Амур.

— Я никогда не перееду!

— Ты не переедешь, может, я перееду, кто знает. Это я говорю, что может случиться в будущем, а сейчас я хочу учиться, хочу быть умным.

— А мы что, безмозглые, как касатки? У нас ума нет?

— Ум есть у всех, — Богдан не мог объяснить, почему одни люди умнее, другие глупее, и потому перевел разговор на другое. — Я выполняю свое слово, как честный человек. Я стану Заксором, как обещал деду.

— Хотел я, чтобы тебе лучше было, а ты… — Гида отвернулся и пошел к фанзе своей возлюбленной.

Богдан проводил его взглядом, и вдруг ему стало грустно, он понял, что не избежать тяжелого разговора с отцом и матерью, они опять будут уговаривать, отец начнет сердиться, кричать, мать, конечно, зальется слезами. Как тяжело смотреть, когда плачет мать!

«Надо крепиться, надо быть таким же сильным, какой был дед», — подбадривал себя Богдан.

Токто с Потой в это время уже лежали под тонкими летними одеялами и не могли сомкнуть глаз; каждого из них мучили свои думы. Как только Пота услышал о русском учителе, он уже знал, что сын опять покинет Харпи и уедет в Нярги. А что предпринять, чтобы удержать сына у себя, Пота не мог придумать. И он начинал злиться на самого себя, на Баосу, который околдовал его сына, на его русских друзей Колычевых.

«Старик Баоса и после смерти мстит мне», — думал он.

Вспомнился ему и первый разговор с Богданом, когда сын заявил, что он по воле деда становится Заксором.

— Как это? — не понял Пота. — От своей семьи отказываешься?

— Да.

— Ты же мой сын, а я Киле.

— У меня много и заксоровской крови, так говорил дед. Я буду жить в большом доме.

Пота рассердился. Он кричал, ругал на чем свет стоит покойного Баосу, и тогда, впервые за все годы совместной жизни, Идари топнула ногой. Она так швырнула об пол чугунный котел, что обломки посыпались во все стороны.

— Хватит! Не смей больше его трогать! — закричала она не своим голосом.

Поте показалось, что это Баоса кричит на него, а не любимая жена. После этого случая Пота больше не говорил ни с Богданом, ни с Идари о переходе сына из рода Киле в род матери — Заксорам, но думать об этом постоянно думал. Никогда Пота не слышал, чтобы сыновья отказывались от рода отца и переходили в род матери, другие дело дочери, про них сами родители говорят: «Это не наш человек».

Охотники, соседи Поты, услышав о решении Богдана, хмурились и качали головой: «Как же он осмеливается бросить родителей?» «Родителей молодые и раньше покидали», — как бы мимоходом замечали другие, и Поте казалось, что они имели в виду его самого, Токто и Улуску. Токто — другое дело, его отец просил бежать от кровной мести, а он, Пота, сам покинул отца с матерью из-за любимой девушки; Улуска ушел от родителей, потому что не мог уплатить тори за невесту. Да, Пота с Улуской покинули престарелых родителей. Пота вспомнил короткие встречи с отцом, его неумелую, стыдливую ласку, и вдруг ему стало казаться, что в потере старшего сына не Баоса виноват, здесь действуют какие-то другие силы, скорее всего — злые духи, которые мстят за двух обиженных стариков: Гангу и Баосу. Тогда Пота понял, что и ему в жизни предназначены те же муки страдания, которые вынесли эти два старика.

Токто не спалось, он нащупал в темноте трубку и закурил. Горьковатый дым всегда настраивал его на спокойный лад, вместе с ним будто улетучивались тревожные думы.

— Что с тобой, отец Гиды? — спросила Кэкэчэ.

— Спи, ничего со мной не случилось, — ответил Токто и почувствовал неловкость оттого, что сказал жене неправду. А Токто был встревожен не на шутку. В день приезда Токто в стойбище справляли свадьбу. Молодой охотник с реки Горин женился на болонской девушке. Токто много лет не встречался с людьми с реки Горин, боялся выдать свое место пребывания. Но на этот раз не сдержался. Он выпил и стал о себе рассказывать.