— Нет, не охотился.
— Чтобы понять охотника, самому надо быть охотником.
«Что ни говори, смышленый кормчий, — подумал Валерий Вениаминович. — Я всегда говорил, что гольдов природа не обидела умом».
— А что надо делать, чтобы безбедно жить? — спросил он после раздумья.
— Торговать, — с серьезным видом ответил кормчий.
— А кроме торговли, чем еще жизнь можно улучшить?
— Кто его знает… У нас только торговцы хорошо живут.
— Может, вам коров завести, как русские крестьяне.
— То русские, они не такие, как мы, они даже коровье молоко пьют, а мы не можем, противно, не сладкий и не соленый, тошноту вызывает.
— Могли бы тогда лошадей содержать.
— У нас собаки есть. Чем они хуже лошадей? На санях лошадь не может без дороги идти, а я на собаках проеду. Охотиться в тайгу лошадь не возьмешь, а я собаку возьму, она мне поможет соболя догнать, белку выследить. Для лошади надо корм летом готовить, сено косить, зимой его привозить, а я собаке юколу приготовлю, в тайге вместе мясо едим. Если не будет еды, лошадь подохнет, а собака может сама прокормиться. Лошади дом надо строить, а собаки без дома проживут или у меня под нарами переспят. Собака выгоднее лошади.
«Да, на все у него есть ответ, аргументированный, доказующий ответ», — подумал Ломакин.
— Выходит, жизнь никак нельзя изменить, улучшить? — спросил он.
— Так всю жизнь живем.
«Поразительная инертность и безынициативность. Бессовестное подчинение року», — отметил про себя Валерий Вениаминович.
— Пока в тайге есть звери, в Амуре гольды будут жить, — продолжал кормчий. — Во время таяния снегов нанай голодает, а как Амур вскроется, он ползком добирается до берега и наедается рыбой. Амур — наш кормилец, мы его дети, он нас не оставит голодными.
— Но людей ваших много умирает.
— Камень вон какой твердый и то раскалывается, рушится, водой и ветрами обстругивается, а человек — он из мяса и кости, должен умирать.
— Гольдов умирает слишком много, народ исчезает, вы это знаете?
— Чего же не знать? Сказки и легенды слышали. Раньше нанай на Амуре столько было, что если все столкнут свои лодки и оморочки и рассядутся в них, то Амур выходил из берегов. Если все нанай одновременно разжигали костер, то пролетавшие по небу лебеди чернели от сажи. Вот сколько было нанай!
Валерий Вениаминович восхищенно поцокал языком, вытащил записную книжку и записал слова кормчего.
В Нярги приехали к вечеру. Встречать приезжих вышли и млад, и стар. Валерий Вениаминович вежливо отказался от предложения остановиться в чьей-либо фанзе, он страшно боялся блох, и поставил свою походную палатку на верхнем конце стойбища. Молодые охотники, подростки мигом перетащили все его вещи в палатку и расселись возле нее в ожидании услышать новости от русского, который приехал из самого города Хабаровска и который разговаривает на их родном языке. Гостя, правда, требовалось угостить по нанайским обычаям, но так как он остановился в своей собственной палатке, надо принести свежего мяса или рыбы. Свежая рыба нашлась в большом доме, и Калпе принес Ломакину среднего сазана на уху.
Валерий Вениаминович расставлял вещи в палатке, распаковывал узлы и прислушивался к разговору. Он не любил таких больших сборищ охотников, ему приятнее и легче было беседовать с двумя-тремя людьми. Когда, распаковав вещи, он вышел из палатки, сел на горячий песок, к нему подошел Холгитон.
— Ты какой начальник? — спросил он, ему как старосте стойбища хотелось уточнить, кто такой приезжий, какое у него занятие, что он собирается делать.
— Я не начальник, — рассмеялся Ломакин и рассказал о своем занятии.
— А, понимаю, — закивал седой головой Холгитон. — Пять лет назад по Амуру ездил один русский старичок, с бородкой, в очках, мы тогда с Пиапоном ехали в Сан-Син, встретили его в Сакачи-Аляне, он тоже интересовался жизнью нанай, зачем-то покупал одежду, обувь. Приятный такой старичок был.
Ломакин старался припомнить, кто из этнографов мог проехать по нанайским стойбищам пять лет назад. Из членов приамурского отдела русского географического общества, кажется, никто не совершал путешествия по Амуру. Арсеньев? Владимир Клавдиевич не спускался по Амуру ниже Анюя. Может, топографов имеют в виду? Но топографы зачем стали бы докупать халаты, обувь? И вдруг Ломакин вспомнил: так это же был знаменитый этнограф Лев Яковлевич Штернберг! Он проехал в 1910 году по гольдским стойбищам.
Няргинцы разошлись. Валерий Вениаминович сварил уху, поел и с наступлением сумерек лег спать. Утром он пошел по стойбищу, знакомился с людьми, если приглашали, заглядывал в фанзы, зашел в один из четырех деревянных рубленых домов.
Пиапон, лежавший на нарах, при появлении Ломакина сел и закурил.
— Болеешь? — спросил этнограф.
— Нет, так лежу, — ответил Пиапон.
— Нечего делать?
— Да.
Валерий Вениаминович отметил про себя скупость на слова хозяина дома и стал разглядывать внутреннюю обстановку дома. Нары. Очаг, сложенный из камней. Шкафчик для посуды. И все. Все в точности, что в глиняных фанзах. Валерий Вениаминович попрощался и вышел. Пиапон опять лег, прикрыл глаза: у него болел раненый затылок, ломило голову.
«Пиапон будет контрольным человеком, — решил Валерий Вениаминович, выходя на улицу. — Проследим, сколько часов он будет в день заниматься полезным трудом».
Потом этнограф побывал в доме Холгитона, смотрел, как Годо ковал острогу.
— Где ты научился так ловко ковать? — спросил он кузнеца.
— Он мой работник, — не выдержал и похвастался Холгитон. — Хороший работник, все умеет делать. Нанай тоже занимаются кузнечным делом. Ты легенды и сказки любишь? Даже записываешь? Хочешь послушать, как у нанай появились мех кузнечный, молот и наковальня? Было это давным-давно, когда было — никто не помнит, ни самый старый ворон, ни самая старая черепаха, ни самый толстый, высокий кедр. Однажды вдруг подул сильный, пресильный ветер. Дует день, два, три, месяц, два, год. Людям не выйти из дома, зверям — из тайги. Начали люди голодать, все запасы юколы, сушеного мяса съели. Тогда нашелся среди нанай Мэргэн-Батор, он один выходил на рыбную ловлю, один охотился на зверей и подкармливал всех нанай. Но сколько может охотиться и рыбачить один человек? Сколько он может кормить весь народ? Решил Мэргэн-Батор убить этот проклятый ветер. Пошел на Амур, наловил вдоволь рыбы, пошел в тайгу, принес вдоволь мяса. «На, родной народ, ешь и жди меня!» — говорит он. Идет Мэргэн-Батор против ветра, идет день, два, три, месяц. По дороге он встречает стойбища, города с высокими каменными дамами, а в тех стойбищах и в городах никого нет на улице, тоже прячутся от ветра за каменными стенами. Даже железные лодки на Амуре попрятались между островами, не могут выйти на реку. Идет Мэргэн-Батор дальше, и вдруг ветер еще сильнее, еще жестче начал бить его в грудь, прямо валит с ног. Пригнулся Мэргэн-Батор и шагает все вперед, все вперед. Ветер все сильнее и сильнее, свистит в ухо так, что Мэргэн-Батор начал глохнуть. Посмотрел Мэргэн-Батор, откуда этот свист, а ветер бьет в глаза. Но все же он успел заметить большую дыру в черной скале. Из этой дыры и дул ветер. Обвязал голову Мэргэн-Батор кабаньей шкурой и полез в эту дыру. Лез он лез, полз он полз и вдруг чувствует, нет ветра, кончился ветер. Снял он с головы кабанью шкуру, огляделся и видит перед собой большой кузнечный мех, возле него наковальня, на наковальне молот. А перед наковальней стоит большой, весь черный человек.
— Ты чего тут куешь? — спрашивает Мэргэн-Батор.
— Сыну игрушку, — отвечает черный человек.
Рассердился Мэргэн-Батор и говорит:
— Ты тут ребенку игрушку куешь, ветер такой поднял на весь Амур, люди из дома не могут нос высунуть, умирают люди от голода. Кончай баловаться, сломай мех!
— Нет, не сломаю. Мне еще три года надо ковать игрушку. А до твоих людей мне нет дела, будут они живы или замрут все, — отвечал черный человек.
Еще больше рассердился наш Мэргэн-Батор и говорит:
