— Приехали, Пиапон! — выдохнул Американ. — Эх, погуляем!

Гребцы тоже были в ударе, вода под их веслами кипела, как в котле с рыбацкой ухой. Холгитон не отставал от молодых гребцов, он, казалось, тоже помолодел, разгладились морщины на лице, глаза горели задорным огоньком.

Набережная города, заполненная плоскодонками, джонками и различного рода крупными посудинами, казалось, тянулась бесконечно. Но берегу толпился, шумел народ. Ни Пиапон, ни Американ не знали, где им остановиться.

— Эй, храбрые охотники, приставайте здесь! — раздался голос из толпы.

— Здесь! Здесь! — закричали другие.

Пиапон смотрел на них, и ему вдруг показалось, что он попал в шайку споривших торговцев, которые не могли между собой сговориться о цене на мех. Американ прислушался к голосам споривших и усмехнулся одними губами.

— Приставай, — сказал он.

Когда лодка уткнулась тупым носом в песок, ее тут же окружили встречавшие, ухватились за борта и вытянули на мягкий песок.

— Откуда вы, не найхинские? — спрашивали одни на ломаном нанайском языке.

— Лондонских нет? А Ойтанские Бельды есть? — теребили за рукав другие.

Высокий худощавый китаец побрел по воде на корму, улыбнулся, обнажив желтые лошадиные зубы, и обратился к Пиапону, принимая его за старшего.

— Озерские храбрые, добрые охотники есть среди вас? О, я там бывал у них, в Гогда Мунгали был, в Полокане был. Там все мои друзья, все друзья. Я бы узнал их, но только много времени прошло, лет десять прошло, как я у них побывал, глаза состарились.

Пиапон с удивлением слушал торговца и не знал, что ему ответить. Ему было приятно, что торговец, посетивший десять лет назад амурских нанай, говоривший на его родном языке, обратился именно к нему. Но он не знал ни одного озерского охотника, кроме Поты, мужа своей сестры Идари и его названого брата Токто.

— Озерских среди нас нет, — ответил Пиапон. — Может, они приехали с болонским торговцем У.

Торговец криво усмехнулся.

— С этим У дел не имею. Если кто приехал, то у него остановился. А я хотел встретить храбреца, который сам приехал, без хозяина-торговца, я хотел его встретить так, как он меня встречал в стойбище. Угощал бы, поил, спал бы он у меня, как спит мандарин. Эх, угостить хотел, все приготовил, — торговец снизу вверх взглянул на стоявшего на корме Пиапона. — Может, ты, храбрый охотник, пойдешь ко мне? Я все…

— У нас есть свои знакомые, — оборвал его на полуслове Американ. — Сейчас они сюда придут.

Торговец опять усмехнулся, меж бескровных старческих губ зажелтели зубы. Он ничего но ответил и медленно побрел на берег, придерживаясь за борт халико. Пиапон смотрел ему в спину.

К лодке подходили все новые и новые торговцы, и вдруг, к своему удивлению, Пиапон увидел в толпе знакомых болонских охотников, которые собирались ехать с У.

— Эй, Пиапон! Сходи на берег, чего в лодке стоишь, — закричали они.

Мэнгэнцы, туссерские, хунгаринские тоже узнали болонцев и начали смело выходить на берег, небрежно отвечая наседавшим торговцам.

— Где вы задержались? Как амурские ракушки ползли, что ли? — спрашивали болонцы и, не дожидаясь ответа, хвастались: — А мы как ветер плыли, день и ночь, день и ночь, за всю дорогу только два раза горячую пищу ели, потому что не приставали к берегу. Вот как!

От болонцев попахивало китайской водкой ханшином. Они, как и все молодые нанай, впервые в жизни попали в город и были возбуждены первыми впечатлениями от увиденного, эти впечатления усиливал крепкий вонючий ханшин.

— Веселитесь уже? — спросил Американ.

— Приехали веселиться, что же еще делать? Где вы остановитесь?

— Найдем место, — уклончиво ответил Американ. — Город большой, домов много.

— А к вам не подходили местные дянгианы?

— Нет.

— Так они же всегда встречают охотников, потом только торговцам разрешают к себе забирать.

Пиапон стоял позади всех, прислушивался к разговору. В отдалении от всех торговцев, согнувшись, стоял старец. Он был в мокрых штанах, истоптанных башмаках и не походил на разнаряженных торговцев. Он, скорее, напоминал сновавших тут же, предлагавших услуги, носильщиков.

«По-нанайски говорит, значит, был торговцем, — подумал Пиапон. — Тадиалахан ходанай».[16]

Болонских, няргинских, мэнгэнских, хунгаринских охотников встречали немногие торговцы, которые в свое время украдкой от торговцев У и Чжан Му-Саня приобрели дорогие меха. Им нельзя было в открытую совершать сделки: могло попасть от торгового союза, их лишили бы права торговли. Поэтому они, встретив знакомого охотника, осторожно выпытывали, в каких он отношениях с болонским и хунгаринским торговцами, и в зависимости от их ответов решались на следующий шаг. Обыкновенно большинство приезжих охотников были крупными должниками У и Чжуан Му-Саня, и потому никто из торговцев не осмеливался громогласно заявить о своем знакомстве с охотниками.

Пиапон все присматривался к обнищавшему торговцу, и тот наконец поймал его взгляд, униженно улыбнулся и, по-стариковски волоча ноги, подошел.

— Храбрый охотник, не смотри так свысока на меня, — проговорил он.

— Как свысока? Я… — растерянно пробормотал Пиапон.

— Отойдем в сторонку, ты приехал на своей лодке, ты сам себе хозяин, и тебе некого бояться. Мне тоже теперь некого бояться. Эх, был бы я моложе, все сначала мог бы начать, а теперь что? Я был у озерских нанай, подружился с Чонгиаки Ходжером. Хороший старик, добрый человек. Ты не знаешь, здоров он?

— Не знаю.

— Добрейший человек… Я у него останавливался, пушнину хорошо обменял. А охотники были должники болонского У… Эх, был бы моложе!

Невыносимая горечь и обида звучали в голосе обнищавшего торговца, и Пиапон от души пожалел его. Он нутром своим догадывался, что в молодости и в зрелые удачливые годы этот старец навряд ли отставал в хитрости и обмане от других алчных торговцев, его выразительные острые глаза выдавали его характер.

«Был бы моложе, в хунхузы пошел бы», — подумал Пиапон.

— Не знаю я озерских, — сказал он вслух и отошел к своим.

В это время на берег вышел в сопровождении нескольких слуг чернобородый толстяк с расплывшимся жирным лицом. Богатый халат его был расшит нанайским орнаментом.

— Это дянгиан, — прошептали всезнающие болонцы.

Тучный дянгиан раскланялся с торговцами, с охотниками и сказал по-маньчжурски:

— Храбрые удачливые охотники, я рад приветить вас в нашем городе, вы наши гости, мы ваши слуги. Сегодня вечером вас всех приглашаю к нам в гости.

Пиапон напряженно прислушивался к речи дянгиана и, к своему удовольствию, заметил, что понимает маньчжурскую речь, большинство слов совпадали с нанайскими.

Дянгиан откланялся и величественно удалился.

Торговцы опять окружили охотников, каждый приглашал остановиться в своем доме, сулил мягкую мандаринскую постель, сытную еду и неограниченную выпивку.

Американ шнырял между ними, выискивал кого-то и наконец разыскал нужного ему торговца. Средних лет китаец, ровесник Американа, с азиатской вежливостью пригласил охотников к себе.

Поместил он своих гостей в отдельном просторном доме, видимо, построенном специально для приезжих.

— Живите, храбрые люди, ни о чем не беспокойтесь, еда у вас готовая, ешьте сколько влезет, пейте сколько сможете, — говорил китаец сиплым, будто простуженным голосом. — Вы мои гости, а я ваш слуга. Да, не забудьте, сегодня вас пригласил городской дянгиан. Знаете, наверно, что надо ему нести?

— Знаем, — за всех ответил Американ.

До приема оставалось немного времени, и охотники начали переодеваться в свои новые нарядные халаты. Американ переодевался рядом с Пиапоном.

— Ты взял с собой того соболя? — спросил он.

Пиапон хмуро взглянул на Американа, и его взгляд сказал: «Да, я взял того соболя, взял, потому что ты настоял». Речь шла о соболе, которого десять лет назад Пиапон поймал в капкане и которого Американ умело подчернил сажей. Десять лет шкурка пролежала в кожаном пушном мешке, и десять лет, даже в тяжелые годы, Пиапон не предлагал ее торговцам. В каждую весну, когда отвозил пушнину торговцу Салову, он подолгу разглядывал эту подделку и всегда удивлялся ловкости и умению Американа: за десять лет шкурка совершенно не изменилась, мех по-прежнему чернел и искрился, любой торговец принял бы этого соболя по высокой цене.