Богдан слушал Митрофана и глядел в окно на дом хозяина железных ниток, на легкий белый дымок, вьющийся из трубы, на снежную крышу. «Может, он сейчас слушает самые интересные, последние новости», — думал он.

— Надя все опасается за меня, потому что все малмыжские знают, что я дружил с ссыльными, — продолжал Митрофан. — Старик Феофан с собой в могилу меня хочет прихватить. За что он на меня сердит — сам не знаю. Старый енот может на самом деле наплести на меня всякое, потому я от белых хорошего не жду.

«Митропану русские угрожают, а мне нанай Американ угрожает, — подумал Пиапон, слушая друга. — Угрожали бы избить палкой, а то грозятся оружием. Если белые везде губят людей, нам тоже, наверно, нечего хорошего ждать».

Надежда поставила на стол дымящуюся картошку, малосольную кету, маринованные грибы, соленые огурцы и помидоры.

— Присаживайтесь, присаживайтесь, чем богаты, тем и рады, — говорила она.

— А это чего? — спросил Пиапон, попробовав грибы.

— Грибы, — ответила довольная Надежда.

— Те, что на дереве растут?

— Нет, Пиапон, на земле.

— На земле плохие грибы растут, умирать можно.

— Нет, это хорошие грибы, грузди. Ох, нынче их было в тайге — тьма.

«Я думал, мы все съедобное в тайге собираем, — подумал Пиапон, — а русские, оказывается, больше нас знают».

Богдану и зятю Пиапона тоже понравились грибы.

— Неплохо было бы сейчас тяпнуть за встречу, — сказал Митрофан.

— Хватит тебе, давеча и так возвернулся выпимший, — прервала его Надежда.

— Ничего, Пиапон, когда я тебе повезу булочки, то чего, может, и придумаю.

— Может, и мне приехать, твою жену и дочерей научить стряпать, а? Чего тебе, теперича ты богатый, — оживилась Надежда.

— Правильно, очень хорошо, — обрадовался Пиапон. — Послезавтра тебя ожидать будем. Только оманывать не надо.

— Нет, Пиапон, приедем обязательно, — затвердила Надежда.

«Хоть бы осетрина какая попалась», — подумал Пиапон.

Он недавно выставил снасти, раз проверял, но ничего не поймал.

После горячей картошки с малосольной кетой пили чай, потом мужчины закурили. В беседе время незаметно промелькнуло, и гости стали собираться в дорогу.

— Митропан, Надя, эта мука и крупа ваши, — сказал Пиапон. — Не говорите, берите, кашу варите, булочки пеките.

— Да ты что, Пиапон? — запротестовала Надежда первая. — Ты не с ума сошел? Это же столько стоит…

Пиапон улыбнулся.

— А дом мой сколько стоит? Печка сколько стоит?

— Нет, Пиапон, как хочешь, но муку эту не возьму, — заявила Надежда. — Или хлебы напеку, шанежки и привезу.

— Тогда я никогда заходить сюда не буду, — нахмурился Пиапон, — тогда я совсем забуду этот дом. Булочки, шанежки не вези в Нярги, обратно выгоню. Там, в Нярги, будешь их печь. Пиапон шибко злой, его не надо серчать.

Хозяевам оставалось только согласиться с упрямым Пиапоном. И еще раз поблагодарив его, Митрофан и Надежда пошли провожать гостей.

— Приезжайте, — сказал на прощание Пиапон и повел упряжку на берег, удерживая за постромки; собаки смиренно шли за ним, но нет-нет, то одна, то другая с лаем бросались на коров или свиней.

Богдан вел другую упряжку, он мысленно попрощался с хозяином железных ниток, глядя на заиндевелые окна его дома.

Пиапон вывел на дорогу упряжку, вскочил на нарты.

— Тах! Тах! — прикрикнул он на собак, и те вихрем помчали тяжелую нарту. Они спешили домой, дома их ждал корм.

Пиапон смотрел на бегущие назад торосы, на маленькое желтое солнце, проглядывавшее из-за туч, и думал о Митрофане и Надежде, об Иване, который позабыл родителей и не сообщает, где находится. Пиапон послезавтра встретит друзей, достанет водки, поймает рыбы — все будет, как надо. Как только прибыли домой, Пиапон сказал жене:

— К нам Надю едет посмотреть, как женщины прибирают дом, как они живут по-новому.

Дярикта замахала руками, будто птица с переломанными крыльями, заохала, она вспомнила прошлый приезд Надежды и как тогда стыдилась, подавая ей уху из осетра и боду. Правда, она могла сделать пельмени, но тогда не было времени на приготовление. Хорошо, она сегодня же начнет делать пельмени.

Хэсиктэкэ с Мирой вдруг заметили, что мокрые унты мужчин оставляют следы на полу, потребовали, чтобы они сейчас же разулись у порога и в одних ватных чулках ходили по полу. Сестры тут же решили завтра с утра приняться за уборку дома.

Митрофан приехал, как обещал, до полудня. Пиапон услышал звон колокольчиков почтовой кошевки и вышел на улицу. К дому подъезжала знакомая кошевка, в ней сидели трое.

«Кто же третий?» — подумал Пиапон.

Лошадь остановилась перед Пиапоном. Из кошевки выскочил высокий, широкий в плечах мужчина, подбежал к Пиапону и обнял.

— Дядя Пиапон, здравствуй! — прогудел он басом в ухо.

— Иван?! — обрадовался Пиапон.

Из большого дома прибежали Калпе, Богдан. Иван обнялся с Калпе, оглядел Богдана с ног до головы и сказал:

— Вот этого парня что-то не помню. Это сын Дяпы?

— Отгадай, — сказал Митрофан. — Ты его хорошо знаешь, ты с ним баловался, когда приезжал сюда.

— Да это Богдан! — засмеялся Иван и обнял юношу.

— Когда ты приехал, Иван? — спрашивал Пиапон, но Иван не слышал его, хлопал Богдана по плечу.

— Позавчера пришел, пешком, — ответил Митрофан за сына. — Зашел, встал в дверях и улыбается. Мать бросилась к нему, заплакала. Женщина, что скажешь.

Надежда стояла между мужем и Пиапоном и посветлевшими от радости глазами смотрела на сына.

Наконец Митрофан вытащил корзину, обернутую вышитым полотенцем, передал Надежде, а сам стал распрягать лошадь. Ему бросились помогать Калпе с Богданом, им хотелось показать Митрофану, что они тоже умеют и запрягать, и распрягать лошадь.

— Торо! Торо! — кричал Калпе, пытаясь удержать ее.

Митрофан с Иваном расхохотались.

— Так только на собак кричат, — сквозь смех проговорил Митрофан.

Пиапон пригласил гостей в дом, а сам пошел в амбар. Вернулся он с огромным осетром.

— Вот это красавец! Сколько лет я не видел такого, — вскочил Иван, увидев осетра.

— Под осетра треба водка, — сказал Митрофан и начал разматывать обернутое вокруг корзины полотенце. Калпе взял топор и приступил к разделке осетра. Вскоре тала была готова, и мужчины для начала хлопнули по стопке водки.

— Теперь, Иван, рассказывай, где был, что видел, — попросил Пиапон.

— Эй, мужики, чево забыли малого? — спросила Надежда. — Митроша, ты распочал корзину, почему малому не подашь гостинец?

Маленький Иванка, увидев столько незнакомых людей, спрятался в дальнем углу и следил оттуда за взрослыми.

Митрофан достал шанежки и позвал малыша, но Иванка полез прятаться под кровать. Все весело засмеялись, а Пиапону пришлось угощать младшего внука под кроватью. Сын Хэсиктэкэ, хоть был старше Иванки, тоже отсиживался в углу.

— Воевал я с германцами или не воевал — сам не понимаю, — начал рассказывать Иван, когда Пиапон вернулся к столу. — Когда я попал на фронт, там началось братание, это, значит, солдаты выходили из окопов, втыкали винтовки штыками в землю и шли друг к другу, обнимались, курили, менялись на память всякими вещичками. Никто не хотел воевать, люди устали воевать, убивать друг друга. Мы, русские, не знаем их языка, а они нашего, а говорим и вроде бы все понимаем.

Потом революция случилась, Октябрьская. У нас среды солдат оказалось много большевиков. Они и раньше говорили, будто после революции война закончится, пока, мол, у власти находятся Керенский и другие всякие министры, нам не видать мира, как своих ушей. Солдаты говорят, мы за тех, кто за мир. А те, кто из крестьян, те услышали, будто большевики им землю дадут, и говорят, мы за тех, кто нам землю даст. И правда, случилась Октябрьская революция, и тут же декреты Ленина вышли — войне конец, власть рабочим и крестьянам, землю крестьянам. Что тут было! Рассказать трудно.

— Это понятно, народ весь поднялся, — поддержал сына Митрофан.