Космас поспешил распрощаться.

— Пора, Космас, торопись, а то твой друг Мил воспользуется этой новостью, — шутил Спирос, — возьмет и наложит вето, он теперь вправе не отпустить тебя из Астипалеи.

От партизанской жизни у Космаса оставался теперь только револьвер. С оружием трудно расставаться даже самому миролюбивому человеку. Но расставаться приходилось. Космас вынул револьвер и отдал его Лиасу.

— Может, будешь помнить чуть подольше!

В штатских костюмах и без оружия ступили они на дорогу, убегающую вниз. Они возвращались. Возвращались ли? Лиас требовал вычеркнуть это слово из лексикона, потому что оно никогда не отражает истины. Он утверждал, что никто и ничто не возвращается. Под мнимым, обманчивым понятием возвращения скрывается путь к новому и неизвестному.

— Пора, ребята, пора! — подал сигнал Спирос. — Время не ждет!

Эту площадь, на которой бушует людская лавина, Космас помнит с других времен. Отсюда в морозный вечер злой и коварной весны 1942 года он впервые увидел Афины, дрожащие от холода и умирающие голодной смертью. На цементных ступенях, где сейчас танцует молодежь, доживали последние часы какие-то бедняки, а рядом сидел ограбленный мертвец, которого никто не хотел хоронить. Встреча с ним была для Космаса первой встречей со столицей. Он сидел здесь, неизвестный человечек с галстуком-бабочкой и босой — кто-то успел снять с него ботинки. Сколько людей вместе с ним нашли здесь свой конец? Скорбный гимн памяти павших, который звучит сегодня на улицах, пусть будет и в его честь.

С балкона гостиницы «Александр Великий» на площадь выплеснулось знамя. Народ приветствовал его дружным: «…а-а-а…» Широкой волной, словно ветер, пронесся этот возглас по площади и разлился по всем восьми выходящим на нее улицам. Это было бело-голубое греческое знамя. Где-то запели гимн. Голоса поднимались из глубины и надвигались, точно прибой, переваливаясь с одного гребня на другой.

Справа от греческого знамени разворачивали еще одно. Люди поднимались на цыпочки, запрокидывали голову. На голубом фоне показался красный лучистый крест — толпа замахала руками, платками, шляпами. Она приветствовала своих союзников сорокового года, отважных новозеландских летчиков и минеров, джонов и томов в надвинутых на одну бровь беретах. Свободные граждане чтили их память…

Еще одно древко укрепили на железной решетке, и перед афинянами развернулось звездно-полосатое полотнище. Еще раз отгремела аплодисментами площадь, отгремела и затихла в ожидании. Однако на балконе ничего больше не готовили, и тогда снизу послышались крики:

— Эй, еще не все! Еще! Еще! На балконе никто не появлялся.

— Еще! — требовали снизу, и крики соединялись в ритмичном: — Е-ще! Е-ще! Е-ще!..

Нетерпение нарастало, в воздух взметнулись кулаки.

На балконе зашевелились. Мужчина с тяжелым шестом шагнул вперед, алое знамя хлынуло в толпу и завихрилось на ветру. Площадь загудела и загрохотала, люди снова становились на цыпочки и тянулись посмотреть, как свободно, на почетном и законном месте, развевалось шелковое полотнище цвета крови и великих надежд.

Еще накануне праздника некоторые благоразумные граждане предрекали беду: выльется на улицы безумная толпа и все перевернет вверх дном. И благоразумные граждане припоминали известную историю о неграх, сорвавших ненавистные цепи и в порыве слепой ярости перебивших весь экипаж корабля, а потом погибших в борьбе с океаном, потому что искусство мореходства им было неведомо.

Но кипевшее на улицах людское море оказалось чрезвычайно дисциплинированным, чрезвычайно послушным и кротким. Демонстранты шагали в строгом порядке, одна за другой следовали бесчисленные колонны обществ, союзов, организаций, районов…

Молодежь кричала и пела, и Космас тоже кричал и пел. Он радовался, что может свободно и беззаботно идти куда глаза глядят, радовался, что уговорил Янну остаться дома, она не выдержала бы такой сутолоки.

Рядом из длинного, сияющего никелем рупора, словно припаянного к губам здоровенного, широкоплечего детины, вылетали громовые призывы. Толпа подхватывала их.

Перед зданием банка Космас заметил оживление, какие-то люди пробирались наперерез колоннам.

— Держите его! — послышались голоса. — Это шпик! Он из шайки Калогерасов! И еще пилотку партизанскую надел!

Космас поспешил на крики.

— В чем дело?

— Шпика поймали. Думал, пилотка его спасет…

В толпе демонстрантов Космас увидел парня в партизанской пилотке.

— Сними, не для твоей головы, — сказал высокий студент в очках и сорвал с него пилотку. — Это вещь почетная, не каждый ее может напяливать…

— Вон его! — кричали демонстранты. — Вон его из колонны!

— Погодите! Погодите! — Высокий студент засунул руку в карман задержанного и вынул револьвер. — Выгнать мало! Это рыбка не простая!

Он захватил с собой еще двух демонстрантов и повел, шпика к тротуару.

— Внимание! Шпик! — крикнул в рупор сосед Космаса. Но его голос потонул, заглушенный громкоговорителем.

— Внимание! — разнесся по всей улице могучий бас. — На перекрестке Университетской и Кораиса пойман шпик. Имейте в виду — он среди нас не один. Если вы обнаружите шпика, выведите его из колонны и сдайте представителям народной милиции. Рукоприкладство запрещается. В крайнем случае допустимо умеренное количество оплеух!

Как ни громок был бас, его покрыли шквал хохота и возгласы одобрения.

Под колоннадой университета танцевали. Вдруг сквозь громкую музыку и песни донеслись сильные взрывы. Песни умолкли, воцарилась тишина, ее разорвали новые взрывы и крики. Улица помрачнела; суровая и хмурая, она сразу напомнила о времени оккупации…

— В чем дело? Что случилось?

Неподалеку от окон гостиницы «Национальная» террористы бросили в народ гранаты. За пеленой дыма на опустевшем асфальте виднелись одинокие фигуры: кто-то бежал, Кто-то падал.

— К оружию! — кричала взволнованная толпа. — Смерть убийцам!

Одни уносили раненых, другие побежали в комендатуру ЭЛАС. Молодежь с револьверами окружила гостиницу и стягивала кольцо. Демонстранты потрясали кулаками и требовали, чтобы в город вызвали части ЭЛАС.

Наконец громкоговоритель объявил, что выступит представитель ЭАМ. Н*арод затих. Представитель вышел на балкон соседнего дома и призвал граждан проявить хладнокровие и выдержку. Нельзя поддаваться на провокации, они могут вызвать кровопролитие, они могут привести к гражданской войне…

На асфальте под окнами гостиницы лежали раненые. Среди них Космас увидел парня с рупором. Окна гостиницы были закрыты. Демонстранты грозили кулаками и требовали мщения. Громкоговоритель, установленный на балконе, все еще призывал их к хладнокровию. Со стороны Омонии загудели машины «скорой помощи», они приехали подобрать жертвы.

С переездом в Афины они наконец обрели семейный очаг. Все трое поселились в Колонне, в домике чудесной тетушки Ольги. Однако все вместе собирались они очень редко. Космас день и ночь бегал по Афинам и Пирею, разыскивая материал для газеты. Янна теми же маршрутами ходила по делам женских организаций. Спирос пропадал в редакции. Как-то раз в коридоре Центрального комитета ЭАМ к Космасу подошла незнакомая девушка и справилась о здоровье Янны.

— Спасибо, — ответил Космас, — она вполне здорова.

— Я очень рада, что все обошлось…

Сломя голову помчался Космас домой. Янна лежала в жару.

— Как ты себя чувствуешь?

Янна не ответила, а минуту спустя тихо запела партизанскую песню. Она бредила. Врач, которого привела тетушка Ольга, нашел тяжелую форму воспаления легких. Он прописал кучу лекарств и калорийное питание — молоко, масло, яйца. Болезнь могла повлиять на беременность. Так начались отцовские заботы Космаса.