Это подтверждало его соображения: каморка не предназначалась для камеры. Вероятнее всего, здесь контора. А если так, окно должно открываться изнутри.
Медленно и осторожно он открыл сначала рамы, потом ставни. За окном было темно. Космас взял стул, просунул его в окно и начал опускать вниз. Стул твердо стал на землю.
Космас с трудом взобрался на подоконник и ступил на стул.
Потом оторвал руки от подоконника, слез на землю и сделал первые шаги. Он очутился в саду. В босых ногах Космас чувствовал страшную ломоту.
Он пробирался медленно, на ощупь…
* * *
Ночь была очень темная. С неба падали крупные капли дождя. Дул ветер, пахло сыростью.
Космас шел, как слепой, терпеливо выжидая, пока глаза привыкнут к мраку. Где-то вблизи он угадывал город, который еще погружен в ночь, но ожидает рассвета…
ГОРЫ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Постелью нам будет лесная трава,
И ночь нас укроет своим покрывалом.
Партизанская песня
I
Неизвестный шел издалека и устал. Это был молодой парень, непривычный к зимней непогоде и длинным горным переходам. Он с трудом взбирался по склону, от голода его мучили рези в желудке, кость правой руки повыше локтя изрядно ныла.
Окрик застал его врасплох. Рядом затрещали сучья.
— А ну-ка, подними руки и хлопай в ладоши!
Они окружили его, и парень почувствовал на своем лице учащенное, жаркое дыхание. Чьи-то жесткие пальцы прощупали его карманы, пояс…
— Откуда?
— Из Афин!
Ему протянули руки, поздоровались.
— Пойдем к нашим.
Через кустарник пробрались к большому шалашу.
Горячий, спертый воздух ударил ему в лицо. Губы сразу запеклись, глаза залило слезами.
Вокруг угасающего костра спали, прижавшись друг к другу, человек тридцать. Дрова уже прогорели и не дымили, они тихо излучали тепло и как будто тоже спали, окутанные золой.
Несколько человек повернулись к вошедшим.
— Кто такой?
— Из Афин, товарищ комиссар! — громко отрапортовал сопровождающий.
Протирая глаза, встал комиссар. Встали и сгрудились вокруг партизаны.
— Неужели из Афин?
— Правда?
— Дайте ему сперва согреться.
Его раздели, растерли руки, грудь, плечи. Кто-то стянул с ног ботинки.
— Эй, Спифас! — крикнул комиссар, и у двери, отбросив войлочную попону, вскочил худенький подросток. — Сооруди-ка чайку…
Сердито запыхтел котелок. Запахло горным чаем, Спифас поднес гостю полную кружку. — Не торопись, глотай полегоньку!
— А как там дела в Афинах?
— Хорошего мало. Лучше вы расскажите, что нового в горах.
Гость отогрелся возле огня, и его одолевала дремота. Теплые волны приливали к лицу, голова клонилась к разостланным на земле веткам. И как будто издалека, приглушенные, долетали до него голоса.
— Наши новости ты и без нас узнаешь. Да их и не много, новостей-то… Голыми руками не навоюешься. Про голод и холод я не говорю, считай, что к этому мы привыкли. А вот поди приучись воевать без оружия. Шапками немца не закидаешь, да и шапок-то нет, разуты и раздеты…
— А что же англичане? Так ничего и не сбрасывают?
— Союзники у нас вежливые, не отказывают. Чего ни попроси — конечно, пожалуйста…
— Ну?
— Ну, и надувают…
Спать расхотелось. Кто-то снова раздул костер, подкинул сухих веток. Гость полез в карман и вытащил пачку сигарет. На каждого приходилось по половинке. Спифас взял нож и приступил к дележу.
— Дели по справедливости, как бог!
— Почему как бог? — пожал плечами Спифас. — По-партизански.
Курили торжественно и сосредоточенно. Потом разровняли золу и хворостиной чертили план. Все собрались вокруг, объясняли, показывали. Слева немцы, справа националисты. Война на два фронта. Справиться с националистами не трудно. Пусть дадут на это двадцать четыре часа и ни секунды больше. Двадцать четыре часа — большего националисты не стоят. Главные силы у них в Эпире. Туда-то и надо ударить.
Многие из партизан были эпирцами. Они особенно ждали приказ о наступлении. Эпирцем был и Тзавелас, паренек лет восемнадцати. В прошлом году националисты отрезали ему уши. Его поймали, когда он шел с донесением в Аграфа. Бумажку с донесением Тзавелас проглотил, и националисты долго мучили его, выпытывали, что там было написано. Потом привязали к дереву и отрезали ухо. Кровь текла ручьем. Когда рана стала запекаться, ему отрезали второе ухо. Потом развязали и сказали: «Если бог даст и ты выживешь, передай привет товарищам».
Тзавелас сам подбросил веток в огонь, чтобы показать, что с ним сделали националисты. Оба уха были отрезаны до основания. Но еще страшнее, чем две дыры, зиявшие на месте ушей, были рубцы на щеках — следы глубоких ножевых ударов.
— Ну, хватит! Спать! — приказал комиссар. — И ты, товарищ, ложись. Как тебя зовут?
— Космас.
— Ложись на мое место, товарищ Космас. Спокойной ночи.
Командир подвинулся. Кто-то из партизан накрыл Космаса темной шинелью.
II
Он проснулся с приятным ощущением тепла и сразу почувствовал, что выспался. Костер погас, в шалаше ни души, поверх черной шинели наброшено еще несколько одеял.
В щели просачивался яркий дневной свет. Космас отодвинул закрывавшее вход одеяло и зажмурился. Блестели мокрые ветви. Дымился испарениями лес. Рыхлый снег таял, с деревьев и с крыши шалаша капало.
— Ну, как выспался, товарищ?
На поваленном дереве сидела девушка, маленькая и круглая, в просторной шинели, подпоясанной патронной лентой. В руках у нее было вязанье, на коленях винтовка. Девушка назвалась Бубулиной.
— Время идти, в батальоне ждут.
— Далеко отсюда батальон?
— Два шага. Там тебя большой командир дожидается.
— Большой командир? Кто?
— Комиссар Леон.
Бубулина вскинула винтовку на плечо, и они двинулись в путь.
— Какой он из себя, комиссар Леон?
— Молодой, красивый…
Бубулина не умолкала и не сбавляла ходу. Одной рукой она отводила ветви, а другой, в которой держала вязанье, показывала Космасу, какой высокий комиссар Леон и какие закрученные у него усы.
Бубулинины два шага растянулись на многие километры. Они перевалили через хребет, и тогда, протянув руку, Бубулина показала куда-то вниз:
— Видишь мельницу?
В нескольких метрах от их ног начинался крутой обрыв, и далеко-далеко внизу белело величиной с горошину какое-то строение.
— Вижу. Там и есть батальон?
— Там мельница. Пройдем ее — и считай, что прибыли!
Она уже направилась было к спуску, но Космас удержал ее за руку:
— Давай передохнем!
— Запоздали мы, товарищ!
— Две минутки. — Он решил растянуть их, как Бубулина свои два шага.
Солнце заходило за гору. Вечерняя прохлада пробиралась за шиворот. Небо заволакивали тучки — ночью, видно, снова выпадет снег. Обрыв ждал их, молчаливый и бесконечный. Ныли ноги, колючая боль терзала руку… Но думать об этом не хотелось.
Космас присел на камень. Он впервые видел так близко эти глубокие снега, высокие пики и крутые склоны, поросшие елями, кедрами, буками… Издали горная громада представлялась ему неразрывной и однообразной, на самом же деле это была очень запутанная страна бесконечных суровых гряд, то лесистых, то голых и хмурых, разметанных в разные стороны, как каменные космы. Теперь горы не казались ему неподвижными. Они расступались, открывая взору все новые и новые цепи холмов. Где-то там, за холмами, Космас найдет Янну, Спироса… При мысли об этом холодный ветер казался теплее, спуск с обрыва уже не пугал крутизной, и шаги Космаса становились такими же широкими, как у Бубулины, — с одной вершины на другую.
— Что скажешь, Бубулина, до ночи доберемся?
— Только бы мельницу пройти, а там…
* * *