Маленькая площадь открылась перед ним, съежившаяся, погруженная в молчание. Вечерело. За тусклыми стеклами кафе горели безжизненные огни. Взгляд Космаса ненадолго остановился на большом окне над центральным входом в бар «Александр Великий». Стекло было желтым и запотевшим.

Дул холодный ветер, со свистом врывавшийся на площадь с северных улиц. Зима уже прошла, но было все еще холодно. Очень суровая выдалась в этом году весна. И лучше не будем называть ее весной. Это была свирепая старуха с косой, сеющая голод и смерть.

Прохожие шли согнувшись, почти бегом, — молчаливые тени. Было очень тихо. Крсмасу показалось, что стоит ему закричать — и он услышит, как его голос, уходящий и вновь возвращающийся, мечется от стены к стене.

Эта площадь — центр города. Шесть улиц расходятся отсюда и достигают самых окраин. Здания в основном старые, двухэтажные. Только на западной стороне высится большой новый дом в шесть этажей. На первом этаже аптека. В других зданиях рестораны или кафе, наверху — гостиницы. Сейчас все занято немцами и итальянцами. Но некогда славные названия — «Дворец гостеприимства», «Гостиница Мажестик», «Зевс Олимпийский», «Гранд-отель» — еще не стерлись с заржавевших вывесок. Перед гостиницами широкие тротуары, и площадь, возвышающаяся над ними, похожа на большую эстраду, выложенную плитами, окаймленную лавочками и цветочными киосками. И лавки, и киоски теперь закрыты. На дверях большие засовы и толстые ржавые замки. Мраморные лестницы, с четырех сторон поднимающиеся к площади, черны от грязи, высохшие стебли плавают в запущенных цветочных вазах.

Космас собрался перейти площадь. Но из-за угла вдруг выскочил немецкий грузовик и с ревом пронесся мимо. Будто подкарауливал, чтобы наброситься, как только он сойдет с тротуара. За первым грузовиком мчались другие. В кузовах стояли солдаты — каски, шинели, нацеленные в небо дула автоматов.

На краю тротуара собрались прохожие, пережидавшие, когда минует колонна. Но грузовики все шли один за другим, с грохотом преодолевая подъем на площадь. Немцы молчали, лишь толстый коротышка в последней машине смешно вытаращил глаза, открыл рот и втянул щеки, издеваясь над худобой голодающих. Проезжая мимо Космаса, он потерял равновесие и схватился за плечи товарищей. Те поддержали его, он выпрямился и залился смехом. Он смеялся, пока грузовик не исчез за поворотом.

Космас взбежал по ступенькам и, оказавшись возле лавочек, увидел на другом конце площади темную шевелящуюся массу. Он отчетливо различил большую железную решетку, лежавшую над подземным вентилятором; человек двадцать шагали по ней, сгорбленные и безмолвные. Космас не знал, что это за люди и что они здесь делают. Но их сгорбленные фигуры поразили его. И больше всего потрясло их молчание.

Каким он увидит голодающий город, Космас себе примерно представлял. С месяц назад к ним в провинцию приехал парикмахер. Он рассказывал, что люди умирают на улицах, на рассвете катафалки не успевают их подбирать, кладбища переполнены, хоронить негде. Да и сам парикмахер изрядно опух. В первый раз в тех местах узнали, что человек может растолстеть от голода. «Смерть от голода — сладчайшая смерть, — убеждал парикмахер, будто сам это испытал. — Все тело охватывает приятное оцепенение, и человек угасает, как птичка: сидит с вами, вдруг закрывает глаза и уходит из жизни. Или ложится в постель, засыпает и не просыпается…» От парикмахера они услыхали, что многие теперь не хоронят умерших родственников, а ночью на тележках тайком увозят на кладбище, чтобы никто не узнал об их смерти и карточка умершего осталась живым….

На верхней ступеньке лестницы сидел мужчина. С первого взгляда Космас принял его за нищего. Нищих он встречал на всем пути от вокзала до площади. Большинство из них сидели у дверей магазинов и по краям тротуаров. Другие смешивались с толпой. Они брели с мертвенным, застывшим взглядом, тихо и монотонно повторяя одно слово: «Голоден». Этот непрерывный шепот, вылетавший из голодных ртов, перерастал в крик, нависший над городом. Нищие брели не останавливаясь, они знали, что их никто не услышит. Здесь были женщины и маленькие дети, старики, мужчины средних лет и подростки. Наверно, такой же нищий сидел сейчас тут на ступеньке. Космас бегом спустился по лестнице. Но едва он сошел на тротуар, как его мысли снова вернулись к человеку, сидевшему на ступеньке. Космас остановился.

Его озадачила одна подробность: ему показалось, что на нищем был галстук-бабочка. Белая рубашка и черный галстук. Космас оглянулся. Действительно, у мужчины был галстук-бабочка. Он спал, голова у него откинулась, белая рубашка и галстук были видны отчетливо. Рядом на мраморной лестнице лежала шляпа. «Спит или умер?» — подумал Космас.

Он почувствовал острую жалость к этому человеку. Вероятно, потому, что это была первая жертва голода, которую Космас увидел своими глазами. Весь в черном, в шляпе, с галстуком-бабочкой на шее, маленький и щуплый, он, видно, отказался от всякой борьбы за жизнь и пришел на пустынную площадь, чтобы встретить здесь свой конец.

У Космаса был мешочек с черным изюмом. По дороге к площади Космас изрядно его опустошил, но и половины того, что осталось, будет достаточно. А может быть, уже поздно! Космас поднялся на несколько ступенек и нагнулся, чтобы положить изюм рядом со шляпой. Нагибаясь, он увидел опухшее лицо и глаза, открытые, неподвижные.

Мужчина в кожаной куртке проворно поднимался по лестнице. Космас окликнул его. Мужчина остановился в двух шагах и спросил:

— Только что?

Космас пожал плечами. Мужчина подошел, дотронулся до руки мертвого.

— Еще тепленький!

Были в его тоне и привычное безразличие, и дешевый цинизм — что-то неуместное, грубое.

— Многая лета живым! — продолжал неизвестный, вытирая руки о брюки. — Смотри, пожалуйста, явился сюда разнаряженный, как жених, — галстук, шляпа. Только лакированные ботинки в спешке забыл надеть…

Только тут Космас заметил, что мертвец бос. Одна нога совсем голая. На другой — дырявый носок, из дыры торчит большой палец.

Незнакомец обернулся и стал рассматривать Космаса.

— Родственник?

Космас покачал головой: нет.

Между тем мужчина увидел в руке Космаса горсть изюма.

— Ба-ба-ба!.. Изюмчик! Откуда, мой магараджа, это сокровище?

Его глаза так и шныряли от руки Космаса к карману мертвеца и обратно. Космас понял, что незнакомец подозревает его в воровстве.

— Я хотел отдать ему! Я думал, что…

— А!.. Ну, ладно, ладно! Тогда опусти-ка ты эту горсть мне в карман. Какая тебе разница?

— Хорошо. Но помоги мне унести его.

— Куда?

— Не оставлять же его здесь!

Незнакомец взял изюм, сунул его в карман брюк.

— Ты ведь нездешний? Приезжий?

— Приехал сегодня вечером.

— Из провинции?

— Из Пелопоннеса. А что?

Тот некоторое время подумал. Потом снова поднял на Космаса свой хитрый взгляд.

— Скажи, ты добирался морем?

— Нет, не морем, на поезде.

— Ну, пусть на поезде. Через Истм? Ты проезжал Истм? Проезжал!.. Что ж ты упустил случай и не бросился там с обрыва в Саронический залив?

Космас растерялся.

— Не обижайся. У нас в городе одна половина людей умирает, другая половина их хоронит. Что ты предпочтешь, что тебе больше по сердцу? Послушай моего совета, не раскаешься: отправляйся-ка ты прямиком назад, в Пелопоннес. Ну, а сейчас сделай доброе дело, подбрось сюда еще одну горсточку. — Он подставил карман куртки. — Не для меня, для детей. У меня два скелетика, два волчонка, которые только и ждут, чтобы я набил им животы. В один прекрасный день они растерзают меня, как настоящие волки. Разрази меня бог, если я вру! Спасибо! А еще одну можно, спаситель ты мой? Покорнейше благодарю. И послушай меня: дуй поскорее на вокзал. Не теряй ни секунды. И он повернулся, чтобы уйти.