— «Падшая»! — объявила Элефтерия следующее стихотворение.

Пораженный генерал обернулся к Бубукису:

— Что? Что она сказала?

— Это замечательное стихотворение Галатии Казандзаки. Бичует один из страшных пороков старого общества…

Декламировала партизанка, которую звали Лаократия, неграмотная девушка из ближней деревни. Читала она выразительно, с душой, порой ее голос срывался от волнения, но это только усиливало впечатление от горькой и гневной исповеди стихов. Слушатели тоже были взволнованы.

Концерт шел с большим успехом. Декламаторы и певцы сменяли друг друга. После сатирического обозрения на сцену выскочил парикмахер Фигаро, он объявил, что споет арию из итальянской оперы. Когда ему предлагали выступить, Фигаро отказался. Он сказал, что из-за песенок его уже однажды окрестили «Фигаро», — хватит. Но теперь он не усидел на месте. Сильным и гибким голосом Фигаро нельзя было не залюбоваться, однако ария оказалась очень длинной. Из всех присутствующих итальянский знал только Бубукис. На его губах играла лукавая улыбка.

— Сочиняет, наверно? — тихонько спросил Кесмас.

— Ну и мошенник! — восхитился Бубукис. — Смотри, как заливается, а ведь из всей арии знает одну только строку. Давай похлопаем ему, а то сам он никогда не кончит.

Неожиданно для всех с места встал генерал:

— Я расскажу вам балладу об одном старике — борце революции двадцать первого года{[77]}. Только на сцену не пойду, грех мне на старости лет артистом делаться… Баллада называется «Матрозос», написал ее поэт Георгиос Стратигис.

Неторопливо и скорбно рассказывал генерал печальную историю одного из славных героев революции. Он отдал родине свою молодость, свои силы, свое состояние и на старости лет оказался всеми забытым и нищим: Но, как и прежде, Матрозос умеет постоять за свою честь. Оскорбленный надменным вельможей, старый моряк дает ему независимый и достойный ответ:

Партизаны восторженно захлопали. Между тем стрелки часов приближались к двенадцати. Над занавесом замелькала красная шапка Деда Мороза, но его выход был назначен ровно на двенадцать, и Элефтерия объявила выступление хора. В этот момент в зал вошел патрульный, он пробрался к генералу и Спиросу. Те сразу же встали и направились к двери. Песня оборвалась.

— Почему?! — крикнул генерал. — Продолжайте, продолжайте!

Хор снова запел, но никто уже не веселился. Через некоторое время связной вызвал Космаса.

Лунный свет переливался на снегу. Было светло. Неподалеку от пристроенной сцены Космас увидел генерала, Спироса и двух партизан. Один из них держал под уздцы беспокойную лошадь, она била снег копытом и дергала головой. Это была лошадь Уоррена.

— Послушай, Космас, — сказал Спирос, — между англичанами на дороге произошла перестрелка.

Космас понял с первых слов:

— Убили Уоррена?

— Да. Послушай, что говорят товарищи, и поди извести англичан…

Партизаны мало что могли рассказать. Англичане велели им ехать впереди, так что своими глазами они ничего не видели. Они услышали позади автоматную очередь, поехали было обратно, но столкнулись с Пирсом и Квейлем. Англичане галопом промчались мимо и приказали партизанам следовать за ними. Тогда партизаны разделились: двое вернулись, чтобы сообщить в дивизию о случившемся, остальные поехали с англичанами. Те, что вернулись, поймали на дороге обезумевшую лошадь Уоррена. Самого убитого они не нашли.

— А с чего вы взяли, что он убит? — спросил Космас.

— Погляди! — Партизан подвел к нему лошадь. Седло и грива были в крови.

— И это под Новый год! — с ужасом проговорил генерал. — Убийцы! Мы имеем дело не с военными, а с бандитами! Поди, Космас, расскажи Антони, он, кажется, остался здесь…

Антони действительно остался в деревне, но к Космасу он не вышел. Дверь снова открыл Генри. Он невозмутимо выслушал сообщение Космаса.

— Офицеры были навеселе, наверно, повздорили по дороге…

Генри было безразлично, поверил или не поверил ему Космас. Однако, узнав, что партизаны поедут разыскивать труп убитого, он изъявил желание присоединиться к ним.

Поиски были долгими. Наконец, следуя от одного пятна крови к другому, партизаны забрели в глубокую расщелину. Здесь они нашли труп Уоррена. Автоматная очередь прошила лицо и грудь и сделала его неузнаваемым. Карманы Уоррена были пусты. Исчезла и маленькая кожаная сумка, с которой он никогда не расставался. Остался только медальон на золотой цепочке…

Когда они выбрались на дорогу, был уже день. Первый день нового года.

Первые дни нового года пролетели в лихорадке надвигающейся беды. Дивизия готовилась к отступлению. Бои еще продолжались, но это были последние бои, которые могли дать партизаны. Антони уже сидел на чемоданах. За ближними горными грядами со стороны Шукры-Бали день ото дня сильнее гремела канонада.

В один из тех дней на Астрас прибыл член командования дивизии — политический представитель Центрального Комитета ЭАМ. Это был Ставрос. Он ездил на конференцию с англичанами и делегатами националистических соединений.

Космас заметил его издали, — грузный и высокий, он сидел в седле как-то неловко. Офицеры дивизии в шутку прозвали его митрополитом. На первый взгляд это прозвище казалось странным, а между тем в Ставросе действительно было что-то от величественных митрополитов православной церкви, — такой же сдержанный и немногословный, он говорил всегда очень многозначительно и пересыпал речь афоризмами. Разумеется, митрополитом его называли за глаза, но в этом не было ни иронии, ни насмешки.

Ставрос медленно слез с лошади. Он наконец тоже заметил Космаса.

— Ну, как дела, Космас? Зайди через час, надо поговорить.

Час спустя Космас застал Ставроса и Спироса за чаепитием.

— Иди сюда! — позвал его Ставрос. — Вот тебе кружка, котелок. Пей. Потом доложишь, как это произошло с англичанином, которого убили под Новый год. Что он был за человек? Почему его убили?

Космас рассказал по порядку, как они познакомились с Уорреном, о чем разговаривали и, главное, о той беседе в горах, которую подслушал капитан Пирс.

— Англичане говорят, что он был коммунистом, — заметил Ставрос.

— Коммунистом Уоррен не был. Но он верил в необходимость сотрудничества с ЭАМ, и мне кажется, что именно эту его идею и расстреляли англичане под Новый год.

— Ну, положим, идею они не расстреляли! Помимо их желания существуют факты, и факты заставят англичан признать влияние ЭАМ. Исход дела решит соотношение сил, а не капризы Квейля и не знаю, кого там еще.

— Хорошо, если так, но ведь англичане не останавливаются перед убийством своих же офицеров, не согласных с их политикой. Что, если они применят эту тактику и к нам? — решился спросить у Ставроса Космас.