Несмотря на эти явные преимущества действий колонны Геймана против главных сил Мухтара-паши, Лорис-Меликов решил иначе. Под предлогом - надуманным к тому же - непроходимости реки Аракс вброд Лорис-Меликов не счел возможным двинуться на Дели-Бабу и решил пройти на Хоросан, чтобы стать там в разрез обеих частей армии Мухтара-паши. В дальнейшем Лорис-Меликов рассчитывал, смотря по обстановке, нанести от Хоросана удар либо войскам Измаила-паши, либо главным силам Мухтара-паши. Это решение само по себе не было плохим. Хоть и окольными путями, но оно также могло привести к поражению армии Мухтара-паши по частям. Однако на совещании, происходившем 24 июня, верх одержало мнение Геймана, предложившего атаковать зивинские позиции. В основе предложения Геймана лежало совершенно ни на чем не основанное, предвзятое предположение о неизбежности очищения Измаилом-пашей зивинских позиций и об отходе его на при­соединение к Мухтару-паше, как только обозначится наступление русских войск на зивинские позиции. В момент этого отхода, по мнению Геймана, войска его колонны перейдут в преследование и с помощью своей многочисленной кавалерии разгромят Измаила-пашу раньше, чем он успеет соединиться с Мухтаром-пашей. В известной мере сказалось на предложении Геймана и пренебрежение к турецким войскам и их позициям, появившееся у него после взятия Ардагана. Как ни было фантастично предложение Геймана, оно было принято, и Лорис-Меликов не сумел, вернее не захотел, настоять на осуществлении своего решения о движении к Хоросану. Войска колонны Геймана были вынуждены действовать по плану, совершенно безграмотному в теоретическом отношении, основанному на непонимании сильных сторон обороны укрепленных позиций турецкой пехоты и переоценке способностей русской конницы к массовым действиям в горах против нерасстроенных войск противника. Гейман, воспитанный на кавказских войнах, был неплохим практиком в действиях против слабо вооруженных горцев. Он был решителен, храбр, но совершенно не обладал ни широким военным кругозором, ни способностями к организации действий крупных сил.

План атаки зивинских позиций был не сложен. Пехота колонны Геймана должна была 25 июня атаковать зивинские позиции в лоб, кавалерия - выйти им в тыл.

Турецкие позиции на Зивинском плато по своим природным свойствам были очень сильны и, сверх того, укреплены несколькими линиями траншей и укреплениями для батарей, весьма удачно примененных к местности. Атака этих позиций с фронта была сопряжена с чрезвычайными трудностями и большими потерями. Не легче обстояло дело и с выходом в тыл зивинских позиций русской конницы. Все свойства местности в районе зивинских позиций стали, однако, известны генералам Лорис-Меликову и Гейману лишь в самом ходе боя, так как до боя они не особенно затрудняли себя рекогносцировкой.

Русская пехота 25 июня в 14:40 перешла в наступление. Левый фланг и центр подвигался весьма медленно из-за крутизны скатов тех высот, на которых были расположены турецкие позиции, что явилось причиной крупных потерь русских от турецкого ружейного и артиллерийского огня. Из-за отсутствия удобных позиций русская артиллерия не могла оказать своей пехоте сколько-нибудь действительной поддержки. Войска центра вскоре вынуждены были совершенно прекратить наступление, неожиданно натолкнувшись на два непроходимых ущелья. Войска правого фланга также остановились перед непроходимым ущельем. В таком положении русская пехота оставалась до вечера. К 18:00-19:00 она понесла серьезные потери, израсходовала большую часть боеприпасов, но, несмотря на оставшиеся в резерве шесть свежих батальонов, никак не могла продвинуться вперед, так как, вопреки предположениям Геймана, турецкие войска вовсе не собирались очищать свои позиции. Пришлось все надежды возложить на действия конницы.

Но кавалерия в пути встретила большие препятствия, а артиллерию едва можно было протащить по дороге. Связанная ею конница достигла цели лишь к 18:00. В тылу зивинских позиций оказались очень высокие кручи, а поэтому попытка втащить на них артиллерию окончилась неудачей. Казаки и драгуны спешились, взобрались на горы и завязали с турецкой пехотой длительную перестрелку. Начинало смеркаться, когда начальнику колонны генерал-майору Чавчавадзе донесли, что со стороны Кеприкея показались «массы» турецких войск. Боясь очутиться между двух огней, Чавчавадзе решил начать отход.

В итоге боя 25 июня русское наступление не получило никакого успеха, потери же колонны Геймана доходили до 900 человек. Турецкие потери колебались, по различным источникам, в пределах от 650 до 1300 человек.

Неудача наступления на зивинские позиции произвела в России тяжелое впечатление - это была первая крупная неудача русских войск на обоих театрах военных действий.

Казалось бы, из боя 25 июня Лорис-Меликов должен был сделать только тот единственно правильный вывод, что принятое им предложение Геймана в корне порочно как по своим основам, так и по способу выполнения. Казалось, что прямым следствием такой оценки боя 25 июня должен был явиться возврат к ранее намечав­шимся решениям об атаке Дели-Бабы или о выходе к Хоросану. Наконец, если бы даже Лорис-Меликов не отважился или не додумался двинуться к Дели-Бабе или Хоросану, можно было бы ожидать, что он за ночь пополнит боеприпасы, разведает пути подхода к турецким позициям, введет в дело свежие резервы и с рассветом следующего дня вновь атакует зивинские позиции. И в этом случае были шансы на успех, так как турецкие войска были измотаны физически и морально больше русских, а турецкие резервы израсходованы.

Поэтому совершенно неоправданным являлось решение Лорис-Меликова бросить всякие наступательные попытки вообще и немедленно отойти обратно к Мацре под Карсом. Приведенные Лорис-Меликовым мотивы такого решения - утомление своих войск, наличие у турок на зивинских позициях 20 000 (!) защитников, подход к противнику свежих резервов и т.п. - были явно надуманы и не могли явиться достаточным основанием к принятию решения на отход к Мацре. Истинные причины отхода надо искать в моральной депрессии и растерянности, охватившей Лорис-Меликова после боя 25 июня.

Прибыв к Карсу 5 июля, Лорис-Меликов нисколько не оправился от охватившего его вечером 25 июня тяжелого настроения и под его влиянием принял решение совершенно снять блокаду и осаду Карса, отступить непосредственно к русско-турецкой государственной границе и перейти там к обороне в ожидании подхода подкреплений из глубины России; о последних он сразу поставил вопрос. Это решение, прекращавшее русское наступление на всем Кавказском театре, Лорис-Меликов принял, несмотря даже на то, что отход к Мацре, а затем и от Карса совершался без всякого давления со стороны войск Мухтара-паши. Последний несказанно удивился известиям об отходе колонны Геймана от зивинских позиций, но, сколь ни был обрадован этому свалившемуся на него как снег на голову счастью, решил действовать с большой осторожностью. Приказав Измаилу-паше возглавить войска против Эриванского отряда, сам Мухтар-паша начал медленно продвигаться вслед за уходившим к Карсу Лорис-Меликовым. У Мухтара-паши шевелились в голове, очевидно, смутные предположения о том, что внезапный отход колонны Геймана, возможно, таит в себе какую-то ловушку. Поэтому Мухтар-паша лишь к 7 июля прибыл в Тикму и оттуда смог наблюдать, как 9 июля главные силы Действующего корпуса начали отход от Карса.

Все эти события первое время оставались совершенно неизвестными Тергукасову. Телеграфная линия у Баязета была прервана, а Лорис-Меликов, имея в своих руках почти шеститысячную массу конницы, не удосужился изыскать способ при ее помощи связаться с Эриванским отрядом и известить Тергукасова о событиях последних дней и о своих решениях. Не получая никаких сообщений о действиях войск Геймана, Тергукасов решил начать отход к своим базам. Нет никаких оснований предъявлять Тергукасову какие-либо обвинения по этому поводу. Положение Эриванского отряда и до боя 25 июня было из рук вон плохим, а после отхода колонны Геймана от Зивина он оказался просто брошенным на произвол судьбы среди превосходящих сил врага с крайне недостаточным количеством боеприпасов. Участник боя, артиллерист, писал, что под Даяром «...расход снарядов и патронов был громадный. Когда батареи пополнили свой боевой комплект, то в парке осталось только 72 обыкновенных и полкомплекта картечных гранат. Патронов в парке не было совсем, а в войсках было только по 50 штук на человека»(8).