«Она устала и промокла», — сказал отец.

«Не послать ли за Бжозовским?» — спросила перепуганная мать.

«Никаких коновалов, никаких отрав, — возразил отец. — Ей нужен покой, все обойдется».

Ну, вот все и обошлось, если бы только не эти ужасные сны!

Дверь гостиной скрипнула, и Мадзя услышала разговор.

— Вино, сударыня, отменное, венгерское, сладкое. Эйзенман клялся, что только вам уступает бутылку за три рубля, — произнес мужской голос.

— Не нам, сударь, а вам, — возразила мать Мадзи. — Позвольте, сударь, я верну вам деньги…

— Да это не к спеху, сударыня! Мне было бы очень приятно…

Мадзя открыла глаза, чтобы посмотреть на мужчину, но увидела только мать, которая на цыпочках подошла к комоду и достала кошелек. В полосе света, падавшей из сада, Мадзя узнала свой кошелек.

«Наверно, у мамы нет мелочи», — подумала Мадзя.

— Вы мне сдачи с десяти рублей дадите? — спросила мать.

— С удовольствием, сударыня. Хотя мне было бы приятней преподнести вино панне Магдалене, — тихо говорил мужчина, стоя за дверью. — Итак, кризис миновал? Какое счастье! Вчера я был в костеле и всю обедню молился о здравии…

Мадзя услышала шелест денег, шарканье ног, затем кто-то запер дверь.

Мужчина ушел.

— Тоже мне поклонник! — прошептала мать, стоя над постелью.

Мадзя почувствовала, что мать всматривается в ее лицо; но за минуту до этого у нее сами сомкнулись глаза, и не было сил открыть их. Она ощутила на лбу нежный поцелуй и снова уснула.

С этой поры Мадзю оставили страшные сновиденья, хотя она засыпала по нескольку раз в день. Сон ее был теперь таким крепким и внезапным, что, проснувшись, она, случалось, хотела продолжать разговор, начатый два часа назад.

Каждое пробуждение было для нее неожиданностью; самые обыденные вещи казались ей новыми, точно она только сейчас появилась на свет или вернулась из другого мира. Она не могла оторвать глаз от дикого винограда, который вился по стене между двумя окнами, и с удовольствием раздумывала о том, кто же создал дикий виноград, и мыслимо ли это, что гибкие его плети и темно-зеленые листья выросли сами собой, без помощи умелых, хоть и невидимых рук? Еще больше восхищал ее вид мухи, которая садилась порой на пикейное одеяло. С изумлением задавалась она вопросом, как может эта маленькая мушка бегать и даже летать? Как может она испытывать голод, любопытство или страх?

«Видно, она чувствует так же, как и я. Быть может, в эту минуту она смотрит на меня и удивляется, что на свете существуют такие огромные и неуклюжие чудовища, как человек», — говорила она и тянулась к мушке прозрачными пальцами.

Но муха улетела, а над Мадзей прозвучал мужской голос:

— Ну-ну! Ты уже вспоминаешь экзерсисы на фортепьяно?

— Нет, папочка, — ответила она. — Я хотела поиграть с мушкой.

— Что ты выдумываешь, Мадзя? — вмешалась мать, стоявшая рядом. — Взрослая барышня играет с мухами?..

— Прекрасно, — сказал отец. — Это доказывает, что силы возвращаются не внезапно, а постепенно. Как же ты себя чувствуешь? — спросил он немного погодя.

— Мне хочется есть.

— Ты, моя милочка, ешь каждый час, — заметила мать. — Молоко, бульон, вино…

— Давайте ей молоко и бульон через каждые три четверти часа, — распорядился отец.

— Мне скучно, папа! Почему здесь темно?

— Тебе скучно? Это очень хорошо, дитя мое. Сегодня можно поднять одну шторку… Дверь в сад тоже надо отворить.

— Ах, Феликс, как бы это ей не повредило! — стала возражать мать.

— Толкуй, толкуй! — воскликнул отец. — Хорош будет род человеческий, если начнет верить, что ему вредны свежий воздух и солнце.

Папа и мама ушли, но Мадзя тут же крикнула:

— Папа, папа!

— Что тебе, деточка?

— Я вас еще не поцеловала, и вы меня тоже! Так нельзя…

Отец вернулся, присел на постель, взял больную за обе руки и, целуя ее, сказал:

— Да мы сегодня с тобой ласкались уже два раза.

— Я не помню, — в страхе прошептала она.

— А помнишь ли ты, — говорил он, склоняясь над нею, — как в комнате у мамы я сидел над твоей колыбелькой? А помнишь ли ты, как я качал тебя на коленях или как ты играла моими часами? А помнишь ли ты, как в этом вот зальце велела мне достать из-под стола котенка, который вырвался у тебя из рук? Не помнишь, потому что была малюткой. И сегодня ты маленький ребенок, который спит двадцать часов в сутки и сквозь сон попивает молочко. Только тогда тебе пришлось годами расти, а теперь ты вырастешь за несколько дней и снова станешь взрослой барышней, к которой уже стучатся кавалеры…

— Феликс! — прикрикнула на него мать.

В другой раз Мадзю разбудил разговор в растворенных дверях.

— Ну, прилично ли это пробираться тайком в комнату к барышне? — смеясь, говорила мать.

— Ах, сударыня! Тысячу извинений, но, клянусь честью, я даже не взглянул… Нашел в саду чашку, налил воды, положил вот их, увидел, что дверь отворена, и хотел поставить чашку на пол. Но панна Магдалена могла бы принимать визиты, она прекрасно выглядит, — говорил какой-то мужчина.

— Исхудала.

— Мадонна, истинная Мадонна! — сложив руки, вздыхал мужчина.

— Вы, пан Людвик, волокита. Вот я Фемце скажу…

— Э, что там панна Евфемия! Не могу же я соперничать с почтовым чиновником.

В эту минуту Мадзя услышала приятный запах. Она приоткрыла глаза и на столике, неподалеку от постели, заметила глиняную чашку, полную фиалок. В дверях, ведущих в сад, она увидела господина с сильной проседью, пышными бакенбардами и моноклем в глазу, говорившего с ее матерью. Мадзе бросилось в глаза, что господин голенаст, носит куцую визитку и делает такие движения, точно у него болит поясница.

— Сестра просила узнать, не нужны ли вам… — начал господин.

— Нет, нет, благодарю вас… А впрочем, на той неделе, пожалуй, придется попросить… Вы не поверите, сколько хлопот с этими должниками! Все стараются оттянуть до последней минуты, — говорила мать, удаляясь с гостем в глубь сада.

«Что это значит?» — думала Мадзя, по концу разговора догадываясь, что с деньгами у родителей дела обстоят плохо. От страха пот выступил у нее на лбу: она вспомнила о денежных затруднениях пани Ляттер.

«Боже мой, неужели и у мамы не хватает денег?» — в ужасе подумала Мадзя. Однако она тут же вспомнила о бабушкиных трех тысячах и успокоилась.

— Мама, откуда эти фиалки? — громко спросила она, увидев, что мать вернулась из сада.

— А ты уже заметила цветочки? Это пан Круковский принес.

— Я не знаю его.

— Ты с ним познакомилась, когда вернулась из Варшавы. Впрочем, тогда ты, бедняжка, мало кого узнавала. Ах, сколько нам пришлось пережить! Слава богу, все миновалось, ты здорова. Ну, а пан Круковский вот уже несколько лет как переехал со своей сестрой к нам на жительство. Сестра его богатая вдова, у нее тысяч двести злотых, а он живет при ней и когда-нибудь все от нее унаследует. Они свели с нами дружбу, ей уже за шестьдесят, она страдает ревматизмом и лечится у отца, а сам Круковский влюблен в Фемцю и все со мною толкует о ней.

— Почему же он не женится?

— Не знаю, — ответила мать, пожимая плечами. — Человек он хороший, но то ли чудак, то ли просто непостоянен. Всё ему нравятся новые и новые барышни. Сестра хотела женить его, но он еще не встретил своей суженой, — прибавила она в задумчивости.

Мадзя так быстро выздоравливала, что отец велел поднять шторы, разрешил дочери есть цыпленка и даже принимать гостей с короткими визитами.

— Ты их принимай, — говорил он Мадзе, — только сама не разговаривай.