— Ладно, — нетерпеливо буркнул Валенцкий, — вылезай и… можешь повеситься! После такого скандала тебе лучше не возвращаться в Варшаву.

— Ах так? Ну, хорошо. Я поеду на эту подлую дуэль. Но помните, моя кровь падет на ваши головы.

Они уже были в Белянском лесу. Карета остановилась, седоки вышли, и тут Котовский заметил, что у Валенцкого в руках какой-то кожаный футляр и что все спутники стали вдруг предупредительны. Все трое наперебой разговаривали с ним, но он никого не слушал; кожаный футляр Валенцкого занимал его гораздо больше, чем остроты друзей.

Его вдруг словно осенило.

«Какая жалость, — подумал он, — что Сольского нет в Варшаве! Он человек богатый, холостяк, получил два отказа и вдобавок охотник до дуэлей, уж он-то не отдал бы меня на съедение этому головорезу. Сам пошел бы стреляться, ведь он Норского терпеть не может, я знаю. Тогда бы мы посмотрели, кому пришлось бы солоно — Норскому или Сольскому? Во всяком случае, не мне».

Так размышлял Котовский, обводя унылым взглядом Вислу, которая показалась ему очень широкой, деревья, которые показались ему очень высокими, и даже небо, которое словно стало ближе к земле, что, впрочем, не принесло бедняге облегчения.

Противника еще не было на месте. Но не успел Котовский подумать, что он, может быть, вовсе не явится, как Норский и его друзья показались между деревьями: они шли так быстро, что молодой доктор даже рассердился.

Обмен приветствиями, секунданты сходятся.

«А может, дуэль не состоится?» — мелькнуло в голове героя поневоле, но через минуту он услышал, как щелкнули пистолетные затворы.

С этой минуты бедняга Котовский уже ничего не видел и не слышал. Только когда Валенцкий поставил его против пана Казимежа, он прошептал:

— А может… может, ты ему скажешь?

— Что?

— Чтобы мы помирились…

— Так ты что же, отказываешься от своих слов?

— Зачем мне отказываться, я ведь правду говорил, — возразил Котовский.

— В таком случае, — тихо сказал Валенцкий, — наводи на голову и опускай пистолет к бедру, спусковой крючок не дергай, а нажимай мягко. Как услышишь команду — иди…

Валенцкий присоединился к секундантам, а Котовский разглядел напротив себя бледное, но улыбающееся лицо пана Казимежа.

— Сходитесь!

Котовский двинулся вперед, но, заметив направленный на него пистолет противника, зажмурил левый глаз, а к правому поднес свой пистолет, да так, чтобы поменьше видеть.

«И почему это не делают пистолеты толщиной с сосну!» — подумал он.

В этот миг пан Казимеж выстрелил, а Валенцкий скомандовал:

— Раз, два, три! Стой. Пан Котовский теряет выстрел. Стой.

Выкрикнув эти слова, ретивый секундант подбежал к Котовскому и отвел его на исходную линию.

— Значит, дуэль кончена? — со вздохом облегчения спросил Котовский.

— Какой черт кончена! Разве ты не слыхал, что договорились стрелять до трех раз? Но после второго выстрела можно будет прекратить, потому что оба вы держитесь молодцами.

— Попробуй все же поговорить. Может, помиримся? — шепнул Котовский.

— Целься в голову, опускай пистолет к бедру и мягко нажимай на крючок, — был ответ Валенцкого.

Он снова отошел к секундантам, а Котовскому тем временем подали заряженный пистолет.

Теперь Котовский заметил, что доктора разложили на траве блестящие инструменты, а секунданты стали подальше от него.

— Ах, вот вы как? — пробормотал он, видя, что даже друзья покинули его и отдали на расправу свирепому врагу, который уже не улыбался и смотрел на него со злобой.

— Сходитесь!

Отчаяние и гнев охватили Котовского. Он понял, что Норский без колебаний ранит его и даже убьет. Мгновенно в его душе воцарилось холодное спокойствие. Он прицелился в голову, затем начал опускать пистолет к бедру противника, медленно нажимая на крючок… Выстрел грянул совсем неожиданно, а когда через секунду рассеялся дым, перед Котовским уже никого не было.

Его противник, очень бледный, лежал поджав ноги, на земле на правом боку.

«Что за черт?» — с изумлением подумал Котовский, не понимая, что случилось.

Оба доктора и секунданты кинулись к пану Казимежу. Котовский стоял неподвижно и смотрел. Через несколько минут подбежал Валенцкий.

— Ну и угостил ты его! — сказал он.

— Как так?.. — спросил Котовский.

— Да правое легкое прострелил.

— Вздор болтаешь!

— Ступай сам посмотри.

— Но ведь я этого не хотел! — простонал Котовский, теребя волосы.

— Неважно, чего ты хотел, важно, что ты сделал.

— Ах, черт подери! — сокрушался Котовский.

Тут подошел Менашко. Он и Валенцкий взяли несчастного победителя под руки и насильно отвели его в карету.

— Я не хотел, не хотел!..

Через минуту карета уже катила в Варшаву.

Вызывая Котовского на дуэль, пан Казимеж допускал разные возможности: противник будет убит наповал, либо отделается раной в руку или ногу, а может статься, этот молокосос-лекаришко, перепуганный и непривычный к оружию, даже подстрелит кого-нибудь из секундантов. Короче говоря, пан Казимеж был готов ко всему, за исключением того, что его самого могут ранить.

Падая, он ничего не чувствовал, даже не мог вспомнить, когда, как и почему упал. Но, очутившись на земле, он убедился, что лежит в очень удобной позе и что ему вовсе не хочется менять ее; его внезапно охватило глубокое безразличие. Мысли, которые в эту минуту мелькнули в его уме, можно было бы передать примерно так:

«Лежу вот себе, правда, не знаю где — и буду лежать, сколько вздумается, потому что мне так нравится».

Когда же доктора усадили его и принялись расстегивать сюртук, снимать жилет и сорочку, пан Казимеж решил подшутить над ними, притвориться, будто с ним и впрямь что-то случилось. Он закрыл глаза и, еле удерживаясь от смеха, оперся на кого-то головой и, только ощутив боль под правой лопаткой и услышав слово «пуля», сказал про себя:

«С ума, что ли, посходили эти доктора?»

Ему уже не хотелось открывать глаза. Кто-то ощупывал его правый бок и спину под правой лопаткой, и в этих местах он чувствовал жгучую боль. Состояние было странное — мешала не боль, а какая-то тяжесть внутри, собственное тело казалось ему чужим. Пану Казимежу захотелось кашлять, его затошнило, кинуло в жар, потом в холодный пот, и тут он почувствовал себя очень несчастным. Сознания он не терял, а просто не хотел подавать вида, что все понимает, так ему это было безразлично.

Друзья пана Казимежа побежали по направлению к монастырю, и доктора чуть не целый час поддерживали раненого. Найдя дом, где можно было снять комнату для раненого, друзья возвратились в лес с козлами, которые несли двое крестьян.

— Зачем это? — спросил пан Казимеж, только теперь открыв глаза.

Он хотел прибавить: «Я сам пойду», — но острая боль в правом легком не дала ему договорить. Он испугался и тут же впал в полузабытье, смутно ощущая, что покачивается и что его тошнит. Это было очень неприятно, и пан Казимеж почувствовал, что по его лицу текут двумя ручейками слезы, затем ему опять все стало безразлично.

Придя в себя, он увидел побеленную комнату, где за простым столом сидели оба доктора. Окно напротив было завешено плахтой. Потом, когда пан Казимеж утратил ощущение времени, незнакомый человек, которому помогала какая-то старуха, стал класть ему пузыри со льдом: один под лопатку, другой на грудь.

Пан Казимеж хотел что-то спросить, но закашлялся и при этом почувствовал такую острую боль в груди, что решил больше никогда не кашлять. Он заметил также, что невыносимая боль пронизывает его грудь при каждом глубоком вдохе, а потому решил совсем не дышать или дышать как можно осторожней.

С этой минуты главной заботой пана Казимежа стало дыхание, оно причиняло ему ужасные муки и пугало его, но иногда дышать было даже приятно. Пану Казимежу мерещилось, будто боль, свернувшись змеей, лежит у него на груди. Холодное чудовище спало, но стоило вдохнуть воздух поглубже, как змея вонзала в тело раненого зубы, которые жгли его, как раскаленные гвозди. При одной мысли об этой нестерпимой боли пану Казимежу становилось страшно, и он всеми силами старался не дышать глубоко. Когда ему удавалось перехитрить спавшую змею, он даже губы закусывал от радости, а когда приловчился дышать нижней частью легких, то чуть не подпрыгнул на постели. Разумеется, это было неполное дыхание, но зато и боли не было.