— Я веду собрание и вынуждена говорить.

— Ну конечно, все время. Это очень удобно!

— Член Папузинская, я лишаю вас слова, — холодно прервала ее панна Говард.

— Я не разделяю взглядов панны Папузинской и протестую против диктаторского тона панны Говард, — вмешалась пани Канаркевич.

— И заплатите штраф, сударыня, — закончила панна Говард и записала.

Затем она позвонила, и в зале воцарилась тишина.

— Я зачитаю протокол предыдущего собрания, — начала панна Говард. — На последнем собрании член Папузинская представила собранию извлечения из своего труда: «Не полезней ли для общества замена нынешних браков свободной любовью». Чтение этих любопытных извлечений, — прибавила панна Говард, — пришлось прервать за недостатком времени.

— Нечего оправдываться, — прошипела панна Папузинская.

— Во время обсуждения, — продолжала панна Говард, — член Канаркевич внесла предложение, чтобы обманутые девушки получали пожизненную пенсию. При голосовании это предложение было отклонено тридцатью одним голосом против одного…

— Всех нас было тридцать человек, стало быть, кто-то положил два шара, — побледнев от гнева, сказала пани Канаркевич.

— Член Червинская, — читала панна Говард, — внесла предложение открыть дом для престарелых и больных учительниц, мотивируя это тем, что сейчас у нас три учительницы нуждаются в пристанище. Собрание единогласно признало своевременность этого предложения, а член-учредитель Говард предложила провести агитацию среди учительниц с целью сбора средств, полагая, что если бы каждая платила в месяц только по рублю, то в распоряжении союза ежегодно было бы не менее шести тысяч рублей.

Член Папузинская предложила послать нескольких молодых женщин за границу для обучения в университетах.

В одной из оконных ниш стали шептаться. Вдруг Мадзя спросила:

— А как же с этими тремя учительницами?

— Да никак, — ответила панна Говард. И, бросив в сторону ниши быстрый взгляд, прибавила: — Член Бжеская платит штраф.

— Но почему же? — настаивала Мадзя. — Ведь они лишены опеки.

— Каждая из нас кое-что для них делает. Чтобы лучше их обеспечить, нужно в год по меньшей мере девятьсот рублей, а мы в настоящее время такой суммой не располагаем.

— Такая сумма найдется, — раздался изменившийся дрожащий голосок.

— Откуда? Что она говорит? — пробежал шепот по залу.

— Есть человек, который даст девятьсот рублей в год, — уже со слезами в голосе прибавил тот же голосок.

— Панна Сольская платит злотый штрафа, — со злостью сказала панна Папузинская.

— Член Сольская уплатит штраф, — торопливо подхватила панна Говард. — Но мы все, уважаемые члены, почтим ее вставанием за прекрасный подарок!

Раздался шум отодвигаемых стульев, и все члены союза, за исключением панны Папузинской и пани Канаркевич, встали, кланяясь и улыбаясь в сторону окна, где за занавеской притаилась панна Сольская.

— Это не я, это… мой брат! — протестовала Ада.

— Не отпирайтесь, — остановила ее панна Говард. — Наконец, наш союз не принимает подарков от мужчин…

— Прошу слова, — раздался робкий голос по соседству с манекеном для примерки платьев.

— Прения закрыты! — возразила панна Говард, которая не хотела смущать Аду. — Член Папузинская, — продолжала она читать, — предложила послать нескольких молодых женщин за границу в университеты…

— Этого требует честь общества! — крикнула панна Папузинская. — В Америке женщины работают уже врачами, адвокатами, пасторами, а у нас нет даже женщины-врача!

— И средств на образование, — прервала ее панна Говард.

— Тогда закройте вашу мастерскую трикотажных кофточек, все равно она обанкротится, — воскликнула панна Папузинская.

— Ну конечно! И выгоните на улицу двадцать девушек, которых мы вырвали из сетей разврата, для того чтобы дать им работу, — сказала панна Говард.

— Они стоят нам тридцать рублей в неделю.

— Но у нас уже есть триста пятьдесят готовых кофточек, то есть семьсот рублей капитала.

— Кофточек, которых никто не покупает!

— Как никто? — вспыхнула панна Говард. — Член Выскочинская, скажите, пожалуйста, сколько на этой неделе мы продали кофточек?

— Две, — тихо ответила средних лет женщина, сидевшая у стены.

Панна Говард пришла в ярость:

— Мы не продаем кофточек потому, что в наших женщинах не пробудилось еще ни чувство солидарности, ни даже чувство женского достоинства. Потому, что члены нашего общества, вместо того чтобы заниматься пропагандой наших идей, вредят нам злостной критикой. Неужели в стране, где живет семь миллионов населения, не могут разойтись несколько сотен трикотажных кофточек?

— Прошу слова, — снова раздался голос рядом с манекеном.

— По этому же вопросу?

— Нет.

— Тогда не отнимайте у нас времени, — сердито ответила панна Говард.

— Я всегда буду настаивать на том, — сказала панна Папузинская, — что для нашего дела важнее послать нескольких женщин в университет, чем содержать какую-то благотворительную мастерскую.

Висячая лампа отбрасывала на сидящих красный отсвет, но никто не обращал на это внимания.

— Я возражаю против университета, — заявила пани Канаркевич, — потому что каждая женщина может сколько угодно заниматься самообразованием…

— Учить на память энциклопедию, — съязвила панна Папузинская.

— Пожалуй, это лучше, чем играть без такта на фортепьяно или петь без голоса, — отрезала пани Канаркевич. — Установить связь с женщинами высшей цивилизации — это поважнее университета. Поэтому я предлагаю послать нескольких делегаток в разные страны Европы и Америки.

— Об этом мы уже слышали, — сухо прервала ее панна Говард. — Член Бжеская хочет сделать какое-то конкретное предложение. Член Бжеская, предоставляю вам слово.

Кучка бедных женщин, сидевших около печи, стала шептаться.

Из-за занавески показалась Мадзя, красная, как вишенка.

— Я, — начала она, заикаясь, — знаю одну учительницу в Иксинове, панну Цецилию. Панна Цецилия окончила институт, даже с шифром. Она очень способная… но разочаровалась в жизни…

— Я тоже имею право на разочарование, — вполголоса вставила панна Папузинская.

— Так вот панна Цецилия хотела бы стать учительницей в Язловце. Поэтому я обращаюсь к союзу с просьбой устроить в Язловце место панне Цецилии. Фамилию ее я назову в другой раз.

— Дикая претензия! — крикнула панна Папузинская. — Что общего может быть у нас, передовых женщин, с монастырской школой?

— Я решительная противница этих школ, — заявила панна Говард.

— Это очаги предрассудков! — прибавила панна Папузинская.

— Надо раз навсегда добиться, чтобы на наших собраниях мы не слушали метафизических бредней! — подхватила пани Канаркевич.

Смущенная Мадзя спряталась в оконной нише.

— Ах какая ты нехорошая! — шепнула ей Ада. — Почему ты ничего не сказала мне об этой панне Цецилии?

— Я хотела сделать тебе сюрприз, — ответила огорченная Мадзя.

— Вернемся к вопросу о средствах нашей мастерской трикотажных кофточек, которая терпит банкротство, — начала панна Папузинская.

— Уж не потому ли вы все толкуете о банкротстве, что мастерская создана по моей инициативе? — резко спросила панна Говард.

— Меня мало занимают ваши мастерские, — продолжала панна Папузинская, — зато гораздо больше средства. Итак, я советую, не знаю уж, в который раз, повысить месячные взносы членов…

— Никогда! воскликнула панна Говард. — Злотый в месяц может заплатить каждая женщина, а ведь наш союз демократический…

— И располагает тремястами злотых в месяц.

— Да, но если бы в союз вступили все наши женщины, у нас было бы три с половиной миллиона злотых в месяц, или погодите… сейчас… тридцать пять на два будет семьдесят, да, у нас было бы в год семьдесят семь миллионов!

На минуту воцарилась тишина.

— Сколько? Сколько? — воскликнула пани Канаркевич, подсчитывая цифры на бумаге. — У нас было бы всего сорок два миллиона в год.