Ада закрыла руками глаза, но между пальцами скользнуло несколько слезинок. И в который уже раз Мадзя сказала себе, что ее богатая подруга несчастлива.

Со времени этого разговора в лаборатории Ады начались перемены. В углах каждый день появлялись новые туи, олеандры, пальмы, у стен — гиацинты, розы, вазочки с фиалками и ландышами. То ли перемены были незначительны, то ли панна Сольская рассеянна, достаточно сказать, что она не заметила их.

Однажды, войдя в лабораторию, Ада услышала шорох. Она остановилась посреди лаборатории, шорох не повторился. Подойдя к столу, она стала рассматривать в лупу один из лишайников и рисовать. Снова раздался совершенно явственный шорох.

«Мышь попала в мышеловку?» — озираясь, подумала Ада.

Ей показалось, что один угол лаборатории весь загроможден кадками растений, заметила она и расставленные везде цветочные горшки. Но тут шорох повторился, и Ада бросилась к туям и олеандрам.

— Что это? — воскликнула она, срывая черное покрывало. — Клетка? Канарейки?

Это действительно были канарейки; одна желтая, как тесто с шафраном, другая посветлей, зато с чубиком на головке. Ада с удивлением воззрилась на птичек, а те с испугом уставились на Аду.

На проволочной клетке лежал листок с надписью: «Добрый день, панна Ада!»

«Подарок Мадзи!» — подумала Ада, не зная, смеяться ей или сердиться. Она снова села за стол, но рисовать уже не хотелось. Ей любопытно было посмотреть на розовые клювики и темно-серые глазки, а больше всего на стремительные движения птичек, которые то поглядывали на нее, то разбегались по углам клетки, то с необыкновенно важным видом прыгали на жердочке или качались на колесике, вертясь при этом во все стороны так, что каждую минуту головка одной птички оказывалась на месте хвостика другой и беленькая грудка на месте желтой спинки.

Февральское солнце, которое с утра то пряталось за тучи, то снова показывалось, осветило в эту минуту лабораторию. Листья пальм и олеандров заблестели в его лучах, робкие цветы гиацинтов, роз и фиалок выступили на передний план, канарейки запели. Начала чубатая, ей завторила желтая, затем чубатая забилась в угол клетки, а желтая раза два попробовала голос и залилась такой песней, что вся лаборатория наполнилась ее звуками и колпаки потихоньку завторили ей.

Панна Сольская была вне себя от удивления. Она опустила руки и стала присматриваться к непонятным переменам.

Мертвая оранжерея приобрела в эту минуту краски, жизнь, даже запахи. Научная лаборатория стала царством птиц, туи и олеандры были их жилищем, розы и фиалки декорацией, а прежние владетели этого царства — мхи и лишайники могли пригодиться разве только на гнездо для певчей пары.

Когда Мадзя вернулась из пансиона, Ада поблагодарила ее за сюрприз.

— То ли я ниже людей, то ли ты выше их, — сказала Ада подруге. — Какие вдохновенные идеи осеняют тебя!

— Какие там идеи! — возразила Мадзя. — Просто ты занята своей наукой, и всякие пустяки не приходят тебе на ум. Однако они тоже имеют цену…

Ада подняла вверх палец. Они сидели за две комнаты от лаборатории, но, несмотря на расстояние, до слуха их долетала мелкая трель канарейки.

— Одна крошечная пташка полдома оживила, — заметила Ада. — Вот если бы Стефану… — прибавила она в задумчивости.

— Ты дай ему Элю, — улыбнулась Мадзя.

— Жену он сам себе найдет, — возразила панна Сольская. — А я ему дам кое-что другое.

Дня через два к Мадзе, которая по случаю праздника не пошла в пансион, вбежала вдруг Ада в плаще с капюшоном.

— Накинь что-нибудь потеплей, — сказала она подруге, — и пойдем вниз. Я тебе кое-что покажу…

По крытой лестнице, через сени и переходы, обе девушки направились в прачечную, которая помещалась в другом конце особняка и в эту минуту представляла необыкновенное зрелище. Человек десять мужчин и почти столько же женщин толкались там, держа на поводках собак.

Тут был стриженый пудель, с усами и бородкой, смахивавший на старого холостяка; была такса на кривых ножках, похожая на черно-желтую гусеницу; были пепельные мопсики с наглыми мордами; мрачный бульдог; английская легавая с кроткой мордой и ласковыми движениями. Когда барышни вошли, толпа собачников, шумевшая в прачечной, внезапно смолкла, только собаки, как ни дергали их хозяева за поводки, не обратили внимания на вошедших. Один из мопсиков ухаживал за черной крысоловкой, пудель заглядывал в пустое корыто, а английская легавая пыталась свести дружбу с таксой, которая упорно поворачивалась к ней боком.

— Тс! Пароль, сюда! Мушка, к ноге! — крикнули хозяева собак.

В эту минуту выступил с бульдогом вперед худой парнишка с голубым платком на голой шее и, обращаясь к Мадзе, заговорил пронзительным дискантом:

— Прошу, ваши сиятельства, чистой породы английский бульдог, чтоб мне ногу сломать, крокодильих кровей!

— Тише! — грозно крикнул камердинер, почтительно державшийся позади Ады.

— Ваши сиятельства, только и того, что раскормили его как на убой! — вмешалась толстуха, глядя на Аду. — То ли дело моя Муся! Муся, служи! Ну же, Муся, служи!

— Вы ее, сударыня, в ученье отдайте, а не в такой дворец, — прервал толстуху хозяин пуделя. — Да она и не думает служить!

— Это она оробела!

— Каро, гоп! — крикнул хозяин пуделя.

Собака мгновенно оставила корыто и, как паяц, заходила на задних лапах.

— Ха-ха! А не видал ли я этого комедианта осенью в цирке? — засмеялся парнишка в голубом платке. — Сударыня, — обратился он к хозяйке крысоловки, — бьюсь об заклад на тот дом, что напротив, его увели из цирка.

— Ты, верно, сам воруешь собак, раз других подозреваешь, — фыркнул на него хозяин пуделя. — Каро еще в щенках у меня воспитывался. Я сам его учил!

— А жена сама выкормила, — подхватил парнишка с бульдогом.

— Эй, потише там! — снова крикнул камердинер, испугавшись, как бы не было скандала.

Но Ада не обращала внимания на ссору, она гладила собаку, мастью и всем корпусом напоминавшую льва.

— Взгляни-ка, Мадзя, — сказала она по-французски. — Точно такая собака была у Стефана в студенческие годы. Какой умный и кроткий взгляд. Какая сила и спокойствие!

— Сколько лет этой собаке? — спросила она по-польски у хозяина.

— Два года.

— А кличка?

— Цезарь.

— Пойдемте, — сказала Ада хозяину Цезаря, кивнув остальным головой.

— А как же с нами, ваше сиятельство? — крикнул парнишка с бульдогом. — Да ведь такой ученый пудель заработал бы за это время по дворам по меньшей мере два злотых. А дама с крысоловкой, чтоб явиться к вам, на полдня закрыла магазин парижских мод! Я сам опоздал на биржу!

Ада что-то шепнула камердинеру и торопливо вышла с Мадзей из прачечной; за ними последовал Цезарь и его хозяин.

— Парнишка прав! — воскликнула хозяйка крысоловки.

— Ну и получай за труды по рублевке, — сказал камердинер.

— Слыхано ли дело! — взвизгнул парнишка. — Крысоловке рублевку и моему рублевку! Это ж вошь против моего, блоха у него в шерсти, она меж зубов у него проскочит!

В конце концов все взяли по рублю, кроме хозяина легавой, который надел на голову шапку и проворчал, уходя, что он не нищий.

— Видали? — с презрением сказала толстуха. — Тоже мне франт!

— Заткните глотку, мадам! — прервал ее парнишка. — Он у самого Дитвальда на живодерне в помощниках служит! Я знаю, мы с ним Новый год в городском клубе встречали. Я дамам помогал из карет вылезать, он билеты проверял.

— Эх, быть бы тебе адвокатом! — сплюнул хозяин пуделя.

— И сейчас сманивают, но по мне лучше ближе к вам держаться.

Сольский вот-вот должен был вернуться из города, и Ада поспешила покончить дело с хозяином Цезаря. Собака была смирная и послушная, никогда никого не кусала, у нынешнего хозяина жила всего два месяца; но и цену за нее он заломил ужасную: полтораста рублей.

Камердинер хотел было поторговаться, но Ада тут же выложила деньги, а взамен получила расписку, бумаги Цезаря с описанием его статей и родословной и свидетельства от прежних хозяев.