«Как сильно она удивилась! — подумал он. — Человек, который умеет так удивляться, должен быть искренним».

«Впрочем, — прибавил он через минуту, — посмотрим, как она будет держаться с Корковичами. Панна Элена в подобном случае отнеслась бы к ним с убийственным презрением. А ведь презирать других не всякий способен!.. Роскошная львица! А как она развернулась в обществе! У нее нет только денег и имени, а то бы она блистала в Европе. Миллион придает женщине неслыханную прелесть».

А тем временем Мадзя, оставшись одна, сперва схватилась руками за голову, а потом со все возрастающим любопытством стала осматривать свои апартаменты.

«Рабочая комната, — думала она. — какой письменный столик, какие книги! Шекспир, Данте, Шатобриан!.. Спальня! Не знаю, смогу ли я спать на такой широкой кровати?»

Напротив камина стояло кресло-качалка, совсем как в кабинете у пани Коркович. Мадзя уселась, качнулась раза два, но это не показалось ей таким уж приятным, и она снова погрузилась в размышления:

«Если я не сойду здесь с ума, то, право, не знаю, что натворю! Я как мужик, которого оборотили князем. Вот уж не решилась бы перебросить человека из комнаты гувернантки в салон светской дамы, — а баре все могут. Право, не знаю, прилично ли занять место учительницы у них в заводской школе? Да и прихоть эта может еще пройти… Ах, денег пропасть, вот и не знают люди, что с ними делать!»

Все большая тревога овладевала Мадзей. Она не могла представить себе, что отношения с Корковичами порваны, и боялась даже подумать, что они скажут о ней? Как картину, как мебель, ее перевезли в другой дом… Красивая роль, нечего сказать!

Однако она тут же вспомнила, с каким искренним расположением отнеслись к ней Сольские. Их оскорбило обращение с нею Корковичей, и они забрали ее так, как если бы она была их сестрой. Такое отношение нельзя не оценить, и Мадзя его оценила.

— Боже, боже! — прошептала она. — Какая я неблагодарная! Ведь они облагодетельствовали меня.

«А может, здесь только и начнутся мои обязанности? — подумала она. — Ада несчастлива, и, может, это меня бог послал…»

— Ну конечно! — прошептала она. — Очень нужно господу богу прибегать к услугам такого ничтожества!

«А если все-таки? А может, мне удастся уговорить Элену выйти замуж за Сольского! Ведь это было самое горячее желание ее матери, которой я стольким обязана… Даже тем, что сейчас я у Сольских… Нет, я уверена, что судьба привела меня к ним не ради меня и не для меня…»

Пришла Ада и прервала течение ее мыслей.

Около шести подали обед в огромной столовой; прислуживали два лакея, но стол на четыре персоны был накрыт маленький.

Когда Мадзя хотела уже было спросить, кто же четвертый будет с ними обедать, невидимая рука широко распахнула дверь, и в комнату величественно вплыла тетка Сольских, пани Габриэля. Это была высокая, худая, болезненного вида дама, одетая с изящной простотой. Она едва взглянула на смущенную Мадзю, которую представила ей Ада, села на свое место и велела подавать.

— Как спали сегодня, тетя? — спросил Сольский.

— Как всегда, не сомкнула глаз.

— А нервы?

— И как ты можешь спрашивать об этом? Со смерти вашей матери я не знаю ни сна, ни покоя.

Затем, который раз уже, с глубокими вздохами, от которых, однако, не уменьшался ее аппетит, тетя Габриэля начала уговаривать Сольских выезжать в свет.

— Вы совсем одичаете, — говорила она, — отвыкнете от вида людей, о вас уже рассказывают странные истории…

— Мне это ужасно нравится, — прервал ее Сольский.

— Вчера, например, у Владиславов меня уверяли, что Стефан будет управлять своим собственным сахарным заводом. Отчего же, — ответила я, — вы не назначите его сразу домоуправляющим или конюхом?

— Вам, тетя, сказали правду, — снова прервал ее Сольский, — я уже руковожу подготовкой планов завода.

— О боже! — воскликнула тетя Габриэля, устремив глаза к небу. Затем она спросила у Ады, можно ли при этой «барышне» говорить по-французски, так как при слугах не все скажешь по-польски. Получив утвердительный ответ, она стала разглагольствовать о том, что образ жизни, который ведут сейчас Сольские, крайне удивляет свет. О том, что отношения Стефана с панной Норской, брата которой не плохо принимают в обществе, дают повод для двусмысленных улыбок. И о том, что Стефану следовало бы жениться, хотя бы ради сестры. Жениться ему тем легче, что в обществе есть несколько прекрасных партий, и Стефан может рассчитывать, что предложение с радостью будет принято, несмотря на его чудачества, а быть может, даже благодаря его чудачествам.

— Стефан, — закончила тетя Габриэля, — пользуется славой волокиты, что в глазах светских дам придает ему очарование.

— А есть ли деньги у невест, которых я очаровал? — спросил Сольский.

— О других я бы и толковать не стала! — воскликнула тетя Габриэля. — Все они с именем и с деньгами, все красавицы, и все-таки многим бедняжкам грозит опасность остаться в старых девах только потому, что мужчины охотно ищут привязанностей вне своего круга.

Обед кончился, а за десертом лакей вполголоса доложил Аде, что панне Бжеской привезли вещи и письма. Одно письмо с деньгами было от пани Коркович, другое от девочек.

За кофе Ада, да и пан Стефан с тетей Габриэлей уговорили Мадзю не стесняться и просмотреть письма, которые могли быть и важными. То краснея, то бледнея, читала Мадзя эти письма. Сольский, украдкой следивший за нею, заметил, что грудь девушки вздымается все выше, губы дрожат и она с трудом удерживает слезы.

«Кто умеет читать так письма своих учениц, не может быть злым человеком, — подумал он. — Разве только если это дерзкие письма».

— Ну как? — спросила Ада.

— Ничего. Хотя, знаешь, Ада, мне все-таки придется сходить к ним, — ответила Мадзя, не поднимая глаз, из которых вдруг неудержимо покатились слезы.

— Но не сегодня, милочка?

— Когда хочешь, золотко, — тихо промолвила Мадзя. Она уже не могла сдержаться и выбежала из комнаты.

Оба лакея скромно отвернулись к окну, а тетя Габриэля пожала плечами.

— Знаешь, Ада, — воскликнула она, — среди этих барышень ты могла бы найти подругу повеселей. Может, только тебе нравится смотреть на нервные припадки. Но тогда я напрасно скрываю свои страдания.

— Тетя, — с непривычной серьезностью заметил Сольский, — эти слезы дороже наших брильянтов.

— Ты меня удивляешь, Стефан, — удивилась тетя Габриэля. — Я каждый день проливаю реки слез…

— Ее, видно, очень огорчила разлука с ученицами, — вмешалась Ада.

— Ну что ж, вместо того чтобы плакать, пусть возвращается к ним, — сказала тетя Габриэля тоном, разрешающим все сомнения как физического, так и метафизического свойства.

Сольский забарабанил пальцами по столу.

— Ах, тетя, тетя! — воскликнул он. — Вы даже не догадываетесь, какое прекрасное зрелище мы наблюдали в эту минуту. Скажите сами, плакал ли кто-нибудь, жалея вас, Аду или меня, да еще такими неподдельными слезами? Никто никогда, хотя мы никому не нанесли обиды. И быть может, поэтому нам приходится проливать реки слез над вымышленными страданьями. Скажи, Ада, любил ли кто-нибудь нас так, как панна Бжеская своих учениц?

— Вот видишь, а ты мне не верил! — ответила сестра.

— Благословен тот день, — с волнением говорил Сольский, — благословен тот день, когда эта девушка вошла в наш дом. — Мы увидим картины, — прибавил он с иронией, — более величественные, чем северное сияние и восход солнца на Риги…

— Ты меня возмущаешь, Стефан! — сложив руки, сказала тетя Габриэля. — Говоришь, как влюбленный. Точь-в-точь, как после первой прогулки с этой, ну как ее?.. с панной Норской.

— Э, что там панна Норская! — сердито бросил Сольский.

— Ах, вот как! Понятно! Король умер, да здравствует король! Можно вставать, — закончила тетка.

Разговор велся на французском языке, и лакеи делали вид, что решительно ничего не понимают. Тем не менее с этих пор все слуги при встрече с Мадзей стали низко ей кланяться.