Авелум[259] Явилось торжество и отшумело на перепутье новогодних лун. Да, только одиночество шумера могло придумать слово «Авелум». В чем избранная участь Авелума — живущий врозь и вольно, или как? Не вместе, не вдвоем, не обоюдно? Пусть будет неприкаянным в стихах. Так свой роман нарек Отар Чиладзе. Давненько мы не виделись, ау! Печального признанья начинанье ловлю, преображенное в молву. А помнишь ли, Отар, как наш хабази [260] — схож с обгоревшим древом, сухопар — нырял в полымя пасти без опаски и был невидим — лишь высокопят. Как молодость сурова и свободна: лик Анны, улыбающейся мне, застолий наших остров — дом Симона, цирк, циркулем очерченный в окне. Или другой холодной ночи жженье — высокогорный, с очагом, духан. Снегов официантку звали: Женя, — внимавшую то пенью, то стихам. Я обещала с ней не расставаться — беспечному в угоду кутежу, и, клятве легкомысленной согласно, вот — слово мимолетное держу. А после — звезды звездами сменялись, и, под присмотром Бога самого, мы пропасти касались и смеялись, разбившись над ущельем Самадло. И впрямь смешно — легко, а не сторожко над бездной притягательной висеть. В снегу была потеряна сережка — ты не нашел, зато сумел воспеть. Осталась в долгопамятном помине грядущей жизни маленькая треть. Моя свеча — прилежна, ей поныне сопутствует Галактиона тень. Я сумрачно тоскую по Тбилиси, Метехи вижу, веки притворив. Хочу спросить: наития сбылись ли всех дэвов — в шапке вымыслов твоих? Когда я снова полечу-поеду — средь времени отрав или отрад! Отар, пошли мне чудную поэму! Или меня отринул ты, Отар? Не быть мне ни повинной, ни подсудной пред роком, чей пригляд неумолим, пред распрей меж Бичвинтой и Пицундой, пред городом твоим, но и моим. Так, при свече, с любовью и печалью, в ночи от хвойных празднеств затаясь, — Рогора хар [261]? — тебя я вопрошаю. Да, авелум — когда бы не Тамаз. Но есть и я. И свет небесный — с нами. Душа, как снег — и твой, и мой, — свежа. Нечаянно содеяла посланье то ль я, то ли иссякшая свеча. 1999
СИМОНУ ЧИКОВАНИ Явиться утром в чистый север сада, в глубокий день зимы и снегопада, когда душа свободна и проста, снегов успокоителен избыток и пресной льдинки маленький напиток так развлекает и смешит уста. Всё нужное тебе — в тебе самом, — подумать и увидеть, что Симон идет один к заснеженной ограде. О нет, зимой мой ум не так умен, чтобы поверить и спросить: — Симон, как это может быть при снегопаде? И разве ты не вовсе одинаков с твоей землею, где, навек заплакав от нежности, всё плачет тень моя, где над Курой, в объятой Богом Мцхете, в садах зимы берут фиалки дети, их называя именем «Иа»? И коль ты здесь, кому теперь видна пустая площадь в три больших окна и цирка детский круг кому заметен? О, дома твоего беспечный храм, прилив вина и лепета к губам и пение, что следует за этим! Меж тем всё просто: рядом то и это, и в наше время от зимы до лета полгода жизни, лёта два часа. И приникаю я лицом к Симону всё тем же летом, тою же зимою, когда цветам и снегу нет числа. Пускай же всё само собой идет: сам прилетел по небу самолет, сам самовар нам чай нальет в стаканы. Не будем звать, но сам придет сосед для добрых восклицаний и бесед, и голос сам заговорит стихами. Я говорю себе: твой гость с тобою, любуйся его милой худобою, возьми себе, не отпускай домой. Но уж звонит во мне звонок испуга: опять нам долго не видать друг друга в честь разницы меж летом и зимой. Простились, ничего не говоря. Я предалась заботам января, вздохнув во сне легко и сокровенно. И снова я тоскую поутру. И в сад иду, и веточку беру, и на снегу пишу я: Сакартвело. 1963 ПОЭЗИЯ — ПРЕЖДЕ ВСЕГО[262] 80-летию со дня рождения Галактиона Табидзе О, друзья, лишь поэзия — прежде, чем вы, прежде времени, прежде меня самого, прежде первой любви, прежде первой травы, прежде первого снега и прежде всего… Так — приблизительно так, ведь это всего лишь перевод — сказал он в ту прекрасную пору жизни, когда душа художника испытывает молодость и зрелость как одно состояние, пользуется преимуществами двух возрастов как единым благом: равновесием между трепетом и дисциплиной, вдохновением и мастерством, В мире свершились великие перемены, настоящее время ощущалось не как длительность, а как порыв ветра на углу между прошлым и будущим. Энергия этого ветра развевала знамёна, холодила щёки, предопределяла суть и форму стихов. Он был возбуждён, зачарован. Он ликовал. К этому времени он пережил и написал многое. вернуться Авелум — в Вавилонском царстве так именовался свободный человек. О. Чиладзе принадлежит роман «Авелум» (1993 г.). вернуться Рогора хар? — Как ты? (груз, в смысле: «Как поживаешь?», «Как чувствуешь себя?» и т. п.). вернуться Впервые опубликовано в газете «Комсомольская правда» 4 ноября 1973 г. |
