1967 НА СМЕРТЬ ПОЭТА В горле моём заглушенного горя мгновенье — вот преткновенье для вздоха, и где дуновенье воздуха? — Вымер он весь иль повеять ленится? Тяжко, неможется, душно дубам Леонидзе [76]. Гогла, твой дом опален твоим жаром последним, Грозный ожог угрожает деревьям соседним. Гогла, платан, что привык быть тобою воспетым, проклятый пеплом, горит и становится пеплом. Если и сосен к себе не зовешь пред разлукой, — как же ты занят своей огнедышащей мукой! Доблестный Мцыри [77], скиталец нездешней пустыни, где же та пустынь, в которой отшельник ты ныне? Слово одно исцелит твое бедное горло, ты ли не знаешь об этом, о Гогла, о Гогла! Смертная мука пребудет блаженством всего лишь, если гортань ты о ней говорить приневолишь. Лютую смерть, бездыханную участь предмета вытерпеть легче, чем слышать безмолвье поэта. Грузии речь, ликованье, страданье, награда, не покидай Леонидзе так рано, не надо, лишь без тебя он не вынес бы жизни на свете, лишь без тебя для него бесполезно бессмертье. 1966 «Вот виноградник, но я виноградного сока…» Вот виноградник, но я виноградного сока не собиратель, а созерцатель. Смешно сердцу от боли: зачем одинокому столько лоз виноградных, в которых погибнет вино? Я одинок. Претерпел я и муку, и скуку жить, когда солнце уходит за мыс, вон — за тот, О, мой Нодар, если встретишь Джансуга — Джансугу всё же скажи: пусть придет, когда солнце зайдет. Вот что я вспомнил, Нодар, этим утром, Я вспомнил птиц твоих бедных. Да, птиц твоих бедных беру. Миг воспаренья и время уныния — сон лишь, вместе придите, ведь я — не смогу, не приду. Что же мне делать? Мне нечего делать. Всех истин скорбь я узнал: эта скорбь велика. Не говорите другим: поздравительных писем больше не пишет, уже не напишет рука. По-колдовство! Волшебство! Мой несбывшийся, робкий почерк — не к чайкам ли, чтобы лететь и дрожать белою почтою над равнодушной Европой, писем столь белых не станут же дома держать. В море и в сердце такого объема и роста длится минута, что ей миновать я не дам. С-с-с — это море и удочка, просьба и проза, что мне другие! А ты — разгадаешь, Нодар. Что с этим небом, чей пламень склоняется к мысу, но не склонился? Не вечен ли этот закат? Я без тебя и последнего мрака не мыслю. В сумерках этих войди, напевая, в мой сад. Есть благодать: уберечь поднебесные гроздья. Я бы содеял вино, если б знал для кого, Будь здесь хозяин — прошу драгоценного гостя. То и другое сложу, это строки Карло. Нам лишь сентябрь подыграет. Беспечно, бесслезно свидимся, друг, и Джансуга с собой позови. Щуришься ты как от солнца, иль щурится солнце Так вот, как ты. В крайний миг бытия и любви. ЖИЗНЬ ЛОЗЫ
Новелла в четырех действиях I Солнце гуляет по-над берегами Иори, Зной непомерный свершился, а день в половине. Лютое солнце спалило поля — не его ли Станем учить, как лелеять цветы полевые? Все-таки, все-таки только природе, доверюсь: Книга горы, где любая глава — виноградник, Рукопись солнца: сложенная гением ересь, Вникнуть бы в смысл этих надписей невероятных! Чу! Виноградарей песня зовет не меня ли Зрением слез созерцать этот край изобилья? Если умру и забудусь — небес и Манави [78]Встреча и в том забытье да не будет забыта! Если б строку совершенной лозе уподобить! Я — только голос, чтоб хору всё пелось и пелось, Я — только глаз, чтобы взгляд был всевидяще-добрым, Видя и ведая зелень, и вольность, и прелесть. Не шелохнувшись, мгновение длится, как время. Разве помыслишь о зле, о вражде и о вздоре? Я не случайно избрал для любви и доверья Бег, и стремленье, и легкую поступь Иори. Солнце — мое! И на радостях мне захотелось Солнце, как шапку, забросить в небесную чащу. Тот, только тот, кто в уста целовал ркацители [79], Видел светило, вмещенное в винную чашу! — Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс, Твое и мое одинаковы сердцебиенья. Ты — прежде, ты — мастер, я — твой подражатель. И пусть! — Тебе посвящу ученичество стихотворенья. II Слава, Манави, тому, кто затеял однажды Вечность любви, и сады, и судьбу, и угодья. Крепость в руинах, и та изнывает от жажды Верить в бессмертье цветения и плодородья. Мертв от рожденья, то верит в скончание света, Свет будет длиться — без перерыва и риска. Ты виноградник, поведай, как было всё это: Лоз исчисление — триста, и триста, и триста. Воздух прозрачен, как будто отсутствует вовсе, Помысел сердца в нём явственно опубликован. Домики эти всегда помышляют о госте, Пялясь в пространство высокими лбами балконов. Сразу, врасплох, со спины — на ликующий полдень Обрушился град, нещадная грянула ярость. Пал виноградник и смертного мига не понял, Черное облако, смерти слепая всеядность. Только минута прошла: непогода с погодой Насмерть схватились непоправимо и быстро. Солнце опомнилось. Полдень очнулся спокойный. Нет ни того, кто убит, ни того, кто убийца. Мертвой лежит драгоценная малость и радость, Веточка, чудо, казненное детство побега, И улетучилась, и не сбылась виноградность… Вёдро. Глаза прозревают от влаги от века. — Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс: Бессонница крови, ямб [80] — пауза и ударенье. Во мне — твоя кровь. Золотой виноградиной уст, Тебя восхваляя, свершается стихотворенье. вернуться Леонидзе Гогла (Георгий Николаевич) (1899–1966) — (см. прим.21). вернуться Мцыри — герой одноименной романтической поэмы М. Ю. Лермонтова, написанной в 1839 г. вернуться Манави — село в Кахетии, где произрастает знаменитый сорт винограда. вернуться Ркацители — высококачественный винный сорт винограда позднего срока созревания. |
