1967 ОТ СУХУМИ[187] ДО ЧЛОУ[188] Шел я день от Сухуми до Члоу, Шел другой, и уже по-ночному Потемнело небесное око. А до Члоу все так же далёко. Тут вы вправе воскликнуть «Да что вы! Час пути от Сухуми до Члоу!» У Синопа свернул я с дороги. Поболтать о делах, о здоровье Собрались все друзья и родные, Все зеваки и люди иные. Затянулась до ночи беседа, Да и ночь миновала бесследно. Поутру же, за чистым Кодором [189], Поравнялся я с другом, с которым Я дружил, но не виделся долго. Он сказал «Неужели до дома Не дойдешь ты со мною и в доме Рог с вином не удержишь в ладони?» О, уступчивый я, безотказный! Угощался я разностью разной, Так душа была этому рада, Что запели мы «Райда, о райда!» И хозяйка была так радушна, Что продолжили «Райда, райдгуша!» В Тамыше [190]повстречался мне старец. Стодвухлетний и дерзкий красавец, Он дразнил меня: «Видно, ты сделан Из ольхи — ты мне кажешься дедом». В небесах красовался Ерцаху [191], И луна приступала к мерцанью. Ветер детства на щёки мне дунул. Шел я в Члоу, о Члоу я думал. Моего промедленья провинность Снова длилась, как дивная дивность, И не знал я: когда же я двинусь? Ах, когда же я все-таки двинусь? 1967 «Для выгоды бренного тела…» Для выгоды бренного тела — О нет! Для бессмертного дела! — Меж грудью твоей и спиною, А всё ж меж землей и луною! — В тебе — но для пользы всесветной! — Таинственный пульс милосердный Пылает, И алчет даренья Открытая рана горенья. Сияй золотой добротою! Не то тебе быть сиротою В глуши немоты нелюдимой На родине речи родимой, Да будут слова твои правы! Беспечный! Для власти и славы Зачем ты лукавством мараешь Уста? Ты уже умираешь. И те, что твердили: «Достоин Почёта, кто дом свой достроил», — Не крикнут: «Он умер, о Боже!», — А скажут: «Он умер, ну что же». Так дерево не даровало Плодов и теперь деревянно, Так высох скупой или нищий Родник, никого не вспоивший. В себе и во мгле мирозданья, Спасая очаг состраданья, Живи! — для кого-то другого, Чужого, родного, живого, А после предайся бессмертью, Чтоб путник затеял беседу С тобою — под кроткой и милой Листвой над твоею могилой. 1967
«Этот месяц зовется июлем…» Этот месяц зовется июлем — И неистово мы караулим Мимолётного облака тень. В солнцепёке великом и лютом Только море прощает и любит Толчею наших страждущих тел. Этот месяц зовется июлем — И, гудящая приторным ульем, В пекле улиц теснится жара. Неужели, хранимая лугом, Где-то полнится холодом лунным Та река, что и ныне жива? Этот месяц зовется июлем — Рисовальщик, малюющий углем, Он чернит наши спины и лбы. Мы устали, мы загнаны в угол, И над югом, объятым недугом, Скорбно высятся горные льды. Этот месяц зовется июлем — Он дерзил нашим скромницам юным И на нет их наряды сводил; Сам Ерцаху сегодня безумен — Слыл бессмертным и все-таки умер Снег его поднебесных седин. Этот месяц зовется июлем — Мы сгораем, но все ж не горюем, Воедино нас жажда свела. Ах, июлем наш пир именуем — Мы пируем, и нас не минуют Мамалыга [192] и чаша вина! 1967 РЕКИ Оглохли, обезумели вы, реки! И реки ли — та грубая вода, Которая наносит в диком беге Немало для Абхазии вреда? Вы источили грудь ее живую, Что вас вспоила сладостью своей, Уж кость видна! Я плачу и целую Нагие раны страждущих камней. — О, горе нам! Где мудрые растенья? Убита их целебная листва. И песней смерти станет песнь раненья, Коль добрый разум не спасет леса. 1967 «Слышу голос невнятный и странный…» Слышу голос невнятный и странный… На исходе тишайшего дня Безутешность души безымянной Окликает и мучит меня. Чу! Опять этой музыки лишней Слышен звук. Но дорога пуста. Где же плакальщик, слёзы проливший? Где певец, отворивший уста? Слышу голос… Но что же он значит? Вознесясь над моей тишиной, Не моя ль это молодость плачет Надо мной, над моей сединой? Или всё, что должно быть воспето, Что воспеть я хотел и не мог, Моего не дождавшись привета, Шлет мне кроткий упрёк и намёк? Слышу голос… Добрейший, умнейший. Друг мой верный, ты — там, на войне, О, умевший любить и умерший, Как же ты не забыл обо мне? Осень, вечер, в невнятице серой Реют лики, крыла, имена. Тишина — это вздох милосердный Чьей-то муки, простившей меня. Слышу голос… — Безумный, безумный! — Говорят домочадцы мои. Это действует вечный и шумный, Непреложный порядок земли. Переклик голосов бесконечен. Не печалься на этом пиру! Это добрый лепечет кузнечик. Это ставня скрипит на ветру. Умоляют: — Не слушай, не слушай! — Слышу голос… И все не пойму: В чём значение тайны насущной, Причиняющей муку уму? вернуться Сухуми — столица Абхазии, известен с 736 г. под названием Цхум. вернуться Члоу — горное абхазское селение в предгорьях Кодорского хребта. вернуться Тамыш — приморское абхазское селение. вернуться Ерцаху (Эрцаху) — одна из вершин Главного Кавказского хребта. вернуться Мамалыга — густая каша из кукурузной муки. |
