1970 ВЕЧЕР В ГОРАХ Усталый вечер, как олень, возлёг на горные отроги, и сон олений одолел ущелья, склоны и дороги. Вершины думают о том, что только им удел достался — пренебрегая суетой, руководить судьбой пространства. А у подножья высоты, стоящей во главе природы, — селенья, домики, сады, дворы, плетни и огороды. Веков пророческая весть слышна лишь там, вверху обрыва. Внизу — довольны тем, что есть, что было, думают, то было. Зажглось и светится окно, и путник поспешает к дому — так, как вовеки суждено окну и путнику ночному. Вершины сверху вниз глядят на склоны с кроткими ростками, на белый яблоневый сад, на остывающие камни. Зияют влажной чернотой опять раскопанные гряды, и дворик, теплый и сухой, кончает день внутри ограды. Стада бредут под сень дворов, и близок отдых еженощный коз, буйволов, овец, коров и осликов с тяжелой ношей. Созвездья высшие зажглись, и горы кажутся веками, а жизнь внизу — всего лишь жизнь с ее детьми и стариками. Печется хлеб, горит очаг, бельё постиранное сохнет. Бранятся, мирятся, молчат, ложатся спать. Темнеет в окнах. Вверху, в заоблачной тени, снега белеют, вечность длится. Внизу — сады, дворы, плетни и красных кровель черепица. 1970 ГОВОРЮ С ЧИНАРОЙ И КОЛОСЬЯМИ — Чинара! Тихий дождь идет. Ты счастлива, чинара? — Да. — А мне зелёности твоей вполне достаточно для счастья, и тень твоя во всю длину лежит на глади сновиденья. — Колосья! Тихий дождь прошел. Вы рады ли, колосья? — Да. — А мне для радости довольно того, что солнцу рады вы, и длится жизнь, и хлеб печется, и дети игры затевают, и не хотят остановиться веселых мельниц жернова. 1970 ГОВОРЮ В ПУТИ Темна дорога. Высока гора. Вдали — окно и крыши черепица. В том домике живет моя сестра. Мой путь далек. Моей сестре не спится. Я приходил и уходил опять, но, сколь ни странствуй, нет судьбы превыше, чем знать, что ждут тебя сестра и мать, хлеб на столе и сень отцовской крыши. Приму спокойно всё, что суждено, и детского обета не нарушу. Для каждого в ночи горит окно, чей свет в живых удерживает душу. Темна дорога. Высока гора. Выходят звезды в свой дозор привычный. Не одинок я. Ждет меня сестра в том домике под крышей черепичной. 1970
ГОВОРЮ ОДИНОКОМУ ДЕРЕВУ Ты было б совершенно одиноко, о дерево, когда б не тень твоя, но нужно небо и луны немного, чтоб выжить ночью, друга сотворя. Ты безутешно полночью безлунной: и тени нет, пустая ночь темна. Ты тщетно ждешь: какой же ствол безумный покинет лес, чтоб навестить тебя? Днём у тебя в гостях то я, то птица, а ночью ты слагаешь плач ветвей. Прошу луну — пусть выйдет и продлится, чтоб тень твоя всегда была твоей. 1970 ВОЛЫ ПОД ДОЖДЕМ На зеленой лужайке два черных вола, и на серых рогах — дождевая вода. Мирен отдых волов. Их сюда привели грязь и камни дорог, где устали волы. Перед ними — трава. И забыта арба, на которую грузят зерно и дрова. На зеленой лужайке два черных вола, и на серых рогах — дождевая вода. 1970 КОЛЫБЕЛЬНАЯ ТЕНИ ДЕРЕВА Всё сущее когда-нибудь да спит, усни и ты, тень дерева, не медли. Подушек детских тихий сон достиг, и спит струя, закрученная в меди. От ног бегущих отдыхает пол, дверь отдыхает от дневного скрипа, ведро — от влаги, и от дров — топор, и что им снится, то от прочих скрыто. Уже темно, тень дерева, усни, ненадобно склоняться над арбою, ушел теленок — спать в другой тени, нет ослика, любимого тобою. Средь бела дня каменотёс и жнец узнали, как сладка твоя прохлада. Теперь луна. И смерклось наконец. Тень дерева, не трать себя, не надо. Ты одаряла нас в полдневный зной, мы жаждали тебя и утомили. Тень дерева, поговори с луной и отдыхай, как всё живое в мире. Дорога спит. Спит поле. Молоко, наполнив вымя, спит в коровьем теле. Тень дерева, спи сладко и легко, как спят в ночи все существа и тени. |
