1966 «Быть может, всё это и впрямь сновиденье…» Сны о Грузии — вот радость! И под утро так чиста виноградовая сладость, осенившая уста. Белла Ахмадулина Быть может, всё это и впрямь сновиденье, А вовсе не утро? Вовсе не Белла? Вот занавес дрогнул в тревожном смятенье, Вот дверь приоткрылась неслышно, несмело. Я вглядывался в молодую улыбку, Предвосхищенную шелестом платья, Завороженную предутренней зыбью, Преображенную хмелем заката. Я сразу заметил, как звонок тот голос, Сопровождаемый вздохами свиты. Я поклонился виденью — войдите! — Оно же на сон и на явь раскололось. Старейшине бражников и стихотворцев, Мне по душе и застолье и бденье, Но если строка не запенится солнцем, Я к черту пошлю и слух свой и зренье. Но вы поглядите — замолкла и Белла, И птицей-певуньей выгнула шею. О, нет, не слова ей нужны, а напевы — Душу свою нам излить, хорошея. О утро! Ты все предвосхитило мудро: Мгновенье прекрасно, — значит, извечно! По капельке блеск его и свеченье Красуются на бокалах и люстрах. И разве мы глухи и слепы? И разве Ласка и нежность ее не об этом? И что же есть сон, как не память тех празднеств Выстраданных и воспетых поэтом? И сон этот в руку… Явилась — исчезла. Нам ли судить и судачить — мы квиты. Пришла, приземлилась и снова к небесной Стезе воспарила. Все с тою же свитой. «С гор и холмов, ни в чем не виноватых…» С гор и холмов, ни в чем не виноватых, к лугам спешил я, как учил ручей. Мой голос среди троп витиеватых служил витиеватости речей. Там, над ручьем, сплеталась с веткой ветка, как если бы затеяли кусты от любопытства солнечного света таить секрет глубокой темноты. Я покидал ручей: он ведал средство мои два слова в лепет свой вплетать, чтоб выдать тайну замкнутого сердца, забыть о ней и выпытать опять. Весть обо мне он вынес на свободу, и мельницы, что кривы и малы, с той алчностью присваивали воду, с какою слух вкушает вздор молвы. Ручей не скрытен был, он падал с кручи, о жернов бился чистотою лба, и, навостривши узенькие уши, тем жалобам внимали желоба. Общительность его души исторгла речь обо мне. Напрасно был я строг: смеялся я, скрывая плач восторга, он — плакал, оглашая мой восторг. Пока миниатюрность и нелепость являл в ночи доверчивый ручей, великих гор неколебимый эпос дышал вокруг — божественный, ничей. В них тишина грядущих гроз гудела. В них драгоценно длился каждый час. До нас, ничтожных, не было им дела, сил не было — любить, ничтожных, нас. Пусть будет так! Не смея, не надеясь занять собою их всевышний взор, ручей благословляет их надменность и льется с гор, не утруждая гор. Простим ему, что безобидна малость воды его, — над малою водой плывет любви безмерная туманность, поет азарт отваги молодой. Хвала ручью, летящему в пространство! Вы замечали, как заметил я, — краса ручья особенно прекрасна, когда цветет растение иа [73]. 1967
«Эти склоны одела трава…» Эти склоны одела трава. Сколько красок сюда залетело! А меня одолели слова. Слово слабой душой завладело. Как всё желто, бело и красно! Знать, и мак свою силу здесь тратил. Как понять пестроту? Всё равно! Погляди и забудь, о читатель. Нет, и Бог не расстелет ковра одноцветного, не расписного. Я лелеял и помнил слова, но не понял — где главное слово. Всем словам, что объемлет язык, я был добрый и верный приятель, Но какое ж мне выбрать из них, чтоб тебе угодить, о читатель? 1967 «На берегу то ль ночи, то ли дня…» На берегу то ль ночи, то ли дня, над бездною юдоли, полной муки, за то, что не отринули меня, благодарю вас, доли и дудуки. Мои дудуки, саламури, стон исторгшие, и ты, веселый доли, взывают к вам вино, и хлеб, и соль: останьтесь в этом одиноком доме. Во мне привычка к старости стара. Но что за ветер в эту ночь запущен? Мне, во главе пустынного стола, осталось быть и страждущим, и пьющим. Играет ветер в тени, в голоса, из винной чаши, утомившей руки, в мои глаза глядят мои глаза, что влюблены в вас, доли [74]и дудуки [75]. Но для Тбилиси, что возжег свечу, не вы ли были милы и родимы? Кому пресечь ту хрупкость по плечу? Кто смел не пожалеть вас, побратимы? Без вас в ночи всё сиро и мертво. Покуда доли воплощает в звуки все перебои сердца моего, — мой стон звучит в стенании дудуки. вернуться Доли — грузинский двусторонний барабан. вернуться Дудуки (дудук) — духовой музыкальный инструмент. |
