Так я выпросил встречу, молясь и кощунствуя, и меня в грузовик подсадила мольба, ангел холода пел надо мной до бесчувствия, опахалом касаясь усталого лба. И когда я совсем потерял осязание у знакомых дверей, у земного огня, — чьи-то пальцы, как пальмы, расцветшие заново, прикоснулись и к жизни вернули меня. И три ночи мы видели сон одинаковый, и три дня мы делили вино и еду, и не ведали неба, покрытого знаками, по ночам предвещавшего людям беду. Мы ходили во сне только вместе и об руку, как корабль сновидений стояла кровать. Было дело — высокому темному облаку от воздушных налетов наш дом прикрывать. Там борьба продолжалась — огромная, трудная, поединок не кончился, бой не затих, но ворочались в просинях панцири трубные, легионы выстраивал Архистратиг. И когда я вернулся, неся твою заповедь, в наши темные щели, лишенные дня, — Человеческий Враг, показавшись на западе, бесполезную молнию бросил в меня. 12 Как в книге Бытия, все есть: и гром и трубы. Есть первая строка: «В начале слово бе». Тем словом я дышу и, отдаляя губы, библейское «люблю» я приношу тебе. Груба скрижаль судьбы: «Даем и отбираем». Так сказано и встарь: «Я создал — я изгнал». Но без изгнанья Рай нам не казался б раем, но без потопа мир о радуге б не знал. Недаром из ребра творилась Ева богом, а не из дерева познания добра, — так пусто ощущать отсутствие под боком моей ее руки, как моего ребра. Не я один, а все не могут жить отдельно, и каждая душа тоскует о своем. Как ни жесток был тот, кто нас лишил Эдема, но, изгоняя двух, он изгонял вдвоем. Не для того ли, чтоб под топот волн потопа переплывать с тобой, вдвоем, совместный путь, или, на сушу став, с тобой ступать по тропам, или в твоих руках навеки утонуть? Не я один, а все — и на земле и в небе, воюя, молят жизнь о самом дорогом, и целый фронт стоит в мечтаниях о Еве, и думая: «Люблю», — командует: «Огонь!» 13 Уже привыкли руки срастаться с пулеметом, уже лицо притерлось к поле шинели рваной. Мы дорожим в апреле — не молоком и медом, а мерзлотой и мраком земли обетованной. Уже переменился цвет глаз детей Адама, они — сердцебиенья перестают стыдиться, и научились жизни с промокшими ногами они, что в годы мира боялись простудиться. И нас не укоряют обидой отступленья, к таким тяжелым ношам привыкли наши плечи, любовь нашла такое огромное терпенье, что научилась мысли о невозможной встрече. Солдатскою лопатой мы столько ям нарыли и столько черных взрывов спокойно отмечали, что, может, в самом деле у нас хранятся крылья для будущего рая — в котомках за плечами. Когда подрос подснежник под серою шинелью, когда запахли паром окопы на рассвете, когда ручей апрельский пополз траншейной щелью, большие перемены произошли на свете. 14 А теперь уже это типичного Ада окраина. Мы спокойно живем на цветном от ракет рубеже, где дивизия Авелей бьется с дивизией Каинов и Адам наклонился над картой в своем блиндаже. Белый шар опускался на землю затмением солнечным, как, наверное, было за час до рожденья Земли. Хаос был, вероятно, таким же фугасным, осколочным, и бризантные брызги, такие же, землю мели. Я попал в катастрофы, имевшие место до Библии, в суету элементов, в распад, в огневую метель, в битву Альфы с Омегой, в ритмичное уханье гибели гордых твердых металлов и редкостных редких земель. У начальника штаба имелись железные данные, чтобы адскую бездну сводить методично на нет, и опять начиналось вторичной Земли созидание, с непрерывной подачей снарядов, ракет и комет. Я, когда подо мною дрожала болотная почва, сейсмографией сердца вычерчивал эти бои, а хотел одного: чтоб исправно работала почта, чтобы шли аккуратно короткие письма твои. 15 На адрес боя, наугад пришло письмо из Рая в Ад. Исписанный клочок лазури, святая весть — что небо есть. И можно в свете амбразуры «Люблю» неясное прочесть. Пусть возвращению не срок и слышен близко вой снаряда — целую свежий лепесток нам возвращаемого сада. А пулемет стучится в ночь, мелькающую блеском смерти. Ракета хочет мне помочь найти твой адрес на конверте… Твой адрес? Это целый свет! Все руки, ждущие свиданья! И все глаза, где столько лет сияют слезы ожиданья. |
