Лада понимал, конечно, что Авакума на кривой козе не объедешь, но надеялся, что потрясения предыдущей ночи не прошли для священника даром и лишили его обычной осторожности. Тем более пока отец Авакум разглагольствовал, пришли и продолжали потихоньку собираться новые факты о ночной активности вокруг него. Один из уборщиков нашел на ступеньке верхнего, четвертого этажа туфлю, которая по всей видимости принадлежала Авакуму и была им сброшена или с него снята. Во время проповеди по приказанию Лады вошли тайно в комнаты отца Авакума два близких и преданных директору человека, которые тщательнейшим образом обследовали всю квартиру и нашли в ней присутствие не столько духов, сколько вполне материальных существ. Перевернутый стул, сброшенный второй тапок и несвойственный аккуратисту-священнику беспорядок в постели и на письменном столе могли означать только одно: на отца Авакума напали во время сна, видимо, пытали, стараясь выжать из него высокой цены предмет или информацию, а затем его сбросили с лестницы, рассчитывая, что он сломает себе шею. И если отец Авакум начисто отрицал ночной разбой и насилие, то за этим непреложно что-то крылось.

Быстрый приход священника не позволил Ладе обобщить полученную информацию. Ему пришлось играть роль радушного хозяина, а она забирает человека целиком.

По случаю явления святого подвижника, духовного основателя интерната, стол накрыли в актовом зале. Из приглашенных были в основном светские учителя. Отец Авакум, оголодав за целый день, проведенный на виду у школы, сразу наложил себе целую тарелку еды и стал ее уплетать, одновременно с интересом прислушиваясь к разговорам, которые прямо или косвенно вернулись к событиям прошедшей ночи, точнее, венчающей ее третьей части, когда он был найден поврежденный, но живой на лестнице.

Заморив червячка, священнослужитель приготовился к атакам, которые не заставили себя ждать. С бокалом в руке поднялся доктор Лада.

—Наш дорогой и любимый друг... — начал он столь торжественно, что отец Авакум подумал: "Словно некролог зачитывает, не хватает гроба и отверзлой могилы" — ...нет слов, чтобы передать охватившую всех нас радость, когда посредством твоего общения со святым и очень быстро исчезнувшим духом мы узнали, что сам святой Даниил уверен в правильности избранного нами пути. Твоя полная дивного красноречия речь написана поистине широкими мазками и узнать бы хотелось более подробно, как проходил визит столь почтенного гостя.

"Начинается, — подумал отец Авакум, — да ладно, мы тоже не лыком шиты. И вся прелесть видений в том, что на них засыпаться невозможно: что хочу, то и ворочу!"

—С удовольствием отвечу на ваши вопросы, — сказал отец Авакум, тонко улыбаясь, — тем более что народ заявил мне о желании увековечить явление мне святого Даниила в камне, используя как помещение, ну скажем, часть вашего кабинета. — И он усмехнулся Ладе в хмурое лицо.

—Итак, вопрос первый, — сказал Лада, — не откроете ли вы мне, в какое конкретно время произошло то самое знаменитое событие?

—Я во сне часов не ношу, — отпарировал после короткого раздумья отец Авакум. — Лег я после двух, стало быть, между тремя и четырьмя.

—Вы говорили, что на призраке была полосатая роба с нашивками. Разглядели ли вы, в каком месте на куртке была изображена мишень?

—Эта куртка не походила ни на один известный мне образец. Наверно, в небесном ателье святому сшили что-то на заказ.

—Всем известно, что святой при жизни чуть заикался, сохранилась ли эта особенность речи при вашей беседе? — поинтересовался длиннобородый преподаватель основ всемирной религии, единственный священник, не считая самого Авакума.

—Святой изъяснялся на прекрасном русском языке, правда, со свойственными только ему канцеляризмами. Видно, заикание за столько лет божественного служения улетучилось, — получай, казалось, крикнул батюшка, вперяя в вопрошающего свирепый взгляд.

Получив три абсолютно достоверных и честных ответа, Лада приуныл, но ненадолго. Он оставил веселую компанию доедать банкетную снедь и сласти, а сам вернулся в свой небольшой прекрасно оборудованный кабинет и вызвал к себе доверенного воспитателя.

Тотчас тонкой струйкой потянулись в кабинет воспитанники, чьи спальни были расположены в одном крыле со спальней отца Авакума. Директор задавал ученикам стандартные вопросы и следил не столько за фонетикой ответа, сколько за модуляциями голоса и движением лицевых мышц школяров. Уже на четвертом ему повезло. Им оказался Петя, который возлежал на своей кровати в спальне, когда наряженный Ладой воспитатель вытащил его на допрос.

—Ты ночевал у себя в спальне? — задал директор вовсе невинный и единственно верный вопрос, от которого у Пети огнем запылали уши и далее волна алого цвета дошла до основания шеи.

—Конечно, — утвердительно замахал башкой Петя, — в спальне, где же еще? Я только раз в неделю, по воскресеньям, ухожу домой, а эту ночь, как обычно, провел в койке, да и спал как убитый, ничего не помню.

—Один тоже ничего не помнил, пока к нему с небес сам Даниил не спрыгнул, — ухмыльнулся доктор Лада. — К тебе ночью никто из святых наших не являлся: ни Солженицын? Ни Сахаров? Ни святой Алексий?

—Спал я, — повторил Петя упрямо. — Спал без задних ног. Ничего не помню. Никто не являлся.

—А вот твои товарищи докладывают иное, — строго сказал воспитатель, который расспросил дюжину Петиных знакомцев по комнате, прежде чем его пригласить с собой. — Говорят, не было тебя ночью в спальне и товарищей твоих не было. Будто явились втроем только под утро и вид у вас был как у нашкодивших псов.

Раз за разом употреблял профессор свой вопрос, и вдруг он "сработал". Трусливый Петя начал "колоться". Правда, делал он это очень аккуратно, не теряя долларовой перспективы.

—Зарок я дал, — твердил Петя упрямо. — Не открывать ничего, что видел. Вы нас, — обратился он с укоризной к директору, — Станислав Егорыч, сами учите правде и слово держать. Как же я солгу перед товарищами своими.

Делать нечего, директор распорядился привести товарищей. Привели, но не тех. Тут ошибся уже служка. Он снял двух с ближайших коек. Эти двое разом сознались, что они и есть ближайшие и единственные Петины друзья. Петю все очень уважали, так как он единственный в интернате был сын генерала. И внешность соответствующую имел.

Целый час убил на них Лада, пытаясь выяснить, что они делали ночью, причем злокозненный Петя утверждал, что немедленно все расскажет, как только его товарищи сознаются.

Однако мальчики оказались крепкими орешками, потому что в самом деле спали мертвым сном и ни о чем не ведали.

Наконец Лада сказал им вот что:

—Я и подумать не мог, что ложь и злокозненность так далеко успели пролезть в ваши юные души. Скажите мне, ради чего я трачу на вас свое академическое время, когда я мог бы сейчас возглавлять педагогическую миссию в Париже или, скажем, на Сейшельских островах, где круглосуточно в течение всего года стоит тропическая температура двадцать восемь градусов в тени, где бродят очаровательные светло-коричневые, как шоколадное эскимо, аборигенки.

Я изучил досье на каждого из вас. Вот вы, Сморчевский, любите Алину из параллельного шестого "б", а вы, Ботинкин, больше жизни помешаны на воскресных кремах и джемах. За ваше несносное поведение, за ложь и предательство данииловских традиций я мог бы выслать вас вон из интерната, и если я не делаю этого, то только в надежде, что вы исправитесь, перестанете болтать о том глубоком сне, в котором вы якобы находились, и честно опишете свои ночные приключения.

Если же вы будете упорствовать, мы перейдем к иным методам воздействия, — со всей возможной строгостью в голосе стал угрожать Лада, смутно представляя, что же делать дальше.

Но никакие угрозы не могли заставить честных мальчиков признаться в том, о чем они не ведали.

В этот момент воспитатель, видя, что педагогические теории никак не помогают в допросе, притворно сделал круглые глаза и произнес удивленно: