О своем пути мне трудно говорить, кроме того, я не хочу сбивать тебя с толку софизмами, в которых не отличить правду от лжи. И не думай, что я хочу оправдаться перед тобой, хотя не скрою, за те немногие часы, которые мы провели вместе, ты как-то вошел ко мне вот сюда, — ткнула она себя под левую грудь длинным тонким пальцем. — На самом деле... — она улыбнулась и так неожиданно крепко прижалась к юноше, что он не решился развести ее руки, — на самом деле мне хочется, чтобы ты как можно дольше не забывал этот день, и я готова чуть приоткрыть тебе мои мысли и отточить свои. Ведь мы будем говорить о предмете, который я пропустила через свою жизнь, а ты знаешь лишь умозрительно через свою мораль. Только, пожалуйста, не спорь со мной, а просто отвечай на вопросы, потому что на низших ступенях служения мы регулярно проводим диспуты, в которых обязаны выступать и за ту и за другую сторону.

Конечно, человеческое жертвоприношение кажется преступлением на уровне здравого смысла. Но что останется от твоего здравого смысла, если чуть-чуть сдвинуть плоскости логики. — Она внимательно посмотрела на него. — Тебя вряд ли воспитывали в какой-то вере, по-моему, ты сирота?

—Почему ты так решила? — спросил Луций чуть отвернув от жрицы голову. Тщетность недавней петербургской поездки стала настолько ясной, что он чуть не сплюнул, желая подавить горечь во рту. — Мои родители живы, просто я с детства не живу с ними.

—Ты с детства, а твой младший брат — никогда. Какая разница — живы они или нет, если их нет рядом с тобой. Итак, ты — сирота и вряд ли воспитан в лоне какой-нибудь из религий. Признайся, так?

—Так, — отвечал юноша, не понимая, куда она ведет.

—Тогда ты наверняка не видишь ситуации, при которой человеческое жертвоприношение было бы добром.

—Нет, — сказал Луций твердо.

—Но если мы верим в Сатану и признаем, что он существует, следовательно, принося в жертву одного, мы спасаем тысячи. Скажи, что лучше: гибель одного человека или миллионов? Ужасно горе одной матери, но если этим спасаются тысячи матерей, которых иначе дьявол оставил бы без их детей?..

—Не знаю, — ответил юноша. — Я не могу тут считать. — Он посмотрел на спящего Василия и решил, что не мог бы пожертвовать им даже ради спасения всех мальчиков из его интерната. — Я думаю, что невозможно считать добро как кусочки сахара, — запинаясь произнес он. — Конечно, если бы ты сказала, что одной жертвой можно было бы выкупить у смерти всех людей сразу, тогда я бы еще заколебался, а так...

—Наверно, ты имеешь в виду судьбу Иисуса, который своей смертью искупил все человеческие грехи? Ответь мне, пожалуйста, — и вновь она улыбнулась ему нежно и покровительственно, как маленькому ребенку, — раз с жертвоприношением мы ничего не выяснили, может ли быть добро без зла?

—Конечно, — произнес Луций убежденно. Он даже вскочил с дивана и зашагал по комнате. — Я верю, что когда-нибудь зло будет побеждено. Ему не должно быть места в мире.

—Скажи тогда, как узнать, что люди делают друг другу именно добро, если зло исчезнет. Когда засуха губит урожай: это добро или зло? Не со стороны людей, а со стороны засухи?

—Не добро и не зло, — отвечал юноша после некоторого размышления. — Это стихийное бедствие. А к природным явлениям не применимы категории человеческого бытия.

—Следовательно, можно сказать, что добро и зло пришло в мир с человеком, который один ведает результаты поступков. Наверное, ты не будешь возражать, что в настоящее время наш мир являет своего рода равновесие добра и зла. И может быть, тебе покажется справедливым, что добро может существовать только в борьбе со злом, и значит, зло есть необходимый элемент развития. И никогда без зла добро не станет таким сильным, чтобы воцарился на Земле новый Золотой век. Вспомни, что происходит с твоими мышцами без тренировки.

—Не знаю, — все так же осторожно отвечал Луций. — Мне всегда казалось, что может быть найдена высшая цель, служение которой и будет добро. Качество такого добра будет определяться результатом в достижении цели, и не потребуется сопоставлений со злом.

Он не стал договаривать, что видел для себя эту цель в служении Предвечному. Сдерживало же бесповоротность его решения лишь то, что Слово Высшего Божества не было открыто людям.

—Я не хочу тебя разубеждать, — сказала жрица в замешательстве, не способная противостоять аргументам Луция, но интуитивно чувствуя, что если бы ей удалось внушить ему новую высшую цель, то, возможно, удалось бы обратить юношу.

Как бы ища поддержки, она увела его в зал Сатаны. Обходя зал по периметру и направляя небольшой предмет цилиндрической формы на вдетые в бронзовые кольца на стенах факелы, она зажигала их. Так что, через несколько минут сотни колеблющихся ярких огней озарили все вокруг.

—Что это у тебя? — спросил Луций, удивленно наблюдая, как тонкая белая игла восстает из рук жрицы и поражает факелы ярким огнем.

—Лазерная зажигалка, — пробормотала женщина небрежно. — Так, игрушка, хочешь, я тебе ее подарю? Только обращайся с ней аккуратно, потому что на предельной интенсивности она может обжечь не хуже старого славного огня. — Вновь прижавшись к юноше, жрица положила ему в карман зажигалку. — Все это — мелочи, — проворковала она, — технические причуды. Единственно, что достойно внимания в этом мире, — это человеческий разум и этика Сатаны.

—Послушай, — прервал ее Луций, — все, о чем ты говоришь, конечно, вещи очень важные, но меня-то более интересовало, как ты, такая умная и добрая, пришла к злому богу. Почему ты, такая милая и желанная, веришь только во Зло и поклоняешься пожирателю младенцев?

—Не говори так! — испуганно воскликнула жрица и обвела полным смятения взглядом ярко освещенную залу. — Он покарает тебя за твои слова, он не любит, когда его так называют. Чтобы понять, как я пришла к своему повелителю, надо все-таки понять, что твои рассуждения об абсолютном добре не применимы к человеческой жизни. Ты же категорически решил с этим не соглашаться и потому не хочешь выплывать, даже когда тебе протягивают руку помощи.

По природе своей человек агрессивен и подл, но, чтобы мир не взорвался, вынужден подчиняться правилам общежития, которые выработала религия. Так она загоняет свободную природу человека в рамки своих догм и стрижет всех по одной модели. Для того чтобы стать свободным и раскованным, нужно выйти за рамки связующих догм и иметь возможность совершать все, что желает природа. Тогда все твои изначальные качества будут развиваться без помех. Мне было легче прийти к истинному владыке, так как мои родители были очень религиозные люди и с раннего детства сумели воспитать во мне стойкое отвращение к христианской религии.

Мы жили в большом многоэтажном доме на Кутузовском проспекте с высокими потолками и светлыми четырехугольными комнатами. Прямо под нами был фирменный магазин, где можно было все, что угодно, купить за валюту. Мне очень нравилось мороженое, которое там хранилось в прилавках с охлаждением, и было в каждой коробке этого мороженого четырнадцать сортов. Однако мои родители, хотя и имели деньги, крайне редко позволяли себе тратить их на меня. Не чаще чем раз в полгода они устраивали праздник, приглашали ко мне других детей, и тогда они покупали это мороженое. Мне было тринадцать лет, когда я вытащила из материнской сумочки деньги и спустилась вниз купить сладостей. Хотя по нашим законам воровство не грех, не думай, что я просто взяла кошелек у матери из-за непреодолимой жажды наслаждения. Нет, она, придя домой, побила меня ни за что, просто потому, что была сильнее, но главное — она видела, что во мне зреет дух противоречия и неприятия ее любимой религии. Поэтому то была не кража, а месть, и пирожные и мороженое четырнадцати сортов должны были эту страсть подсластить... Я вышла из магазина, болтая фирменным пакетом, и тут же столкнулась с ним. Он был ослепителен и, должно быть, где-то в глубине души меня узнал, потому что только посмотрел на мой битком набитый пакет и сказал: "Неужели ты готова все это съесть одна?"