– Вижу, что Вы мудрая женщина, – заметил он и сел за свой стол. Терминал был опущен, освобождая место для работы – или в его случае – для кое-чего другого, и старший стюард Агнелли появилась так же быстро и тихо, как будто капитан потер лампу, чтоб ее вызвать.

С бойкой эффективностью, всегда напоминавшей Терехову выступление первоклассного фокусника, Агнелли расстелила по столу белую льняную скатерть, поставила тарелку с точно по центру выставленной чашкой с кукурузными хлопьями, небольшой молочник, тарелку с горячими булочками, масленку, высокий стакан с охлажденным томатным соком, чашку, испускающий пар кофейник, серебряные столовые приборы и белоснежную салфетку. Оценив свою работу в течение пары мгновений, она поправила приборы, подровняв их.

– Позвоните, когда закончите, сэр, – сказала она и исчезла.

Терехов обнаружил, что ищет дым, в котором исчез его личный джин. Затем покачал головой, потянулся за молоком и добавил его в хлопья.

– Со всем уважением, сэр, это не похоже на обильный завтрак, – заметила Льюис.

– Может и нет, – ответил Терехов, затем мельком взглянул на нее. – С другой стороны, именно так я и привык завтракать, Джинджер. У меня нет проблем с желудком, если это именно то, о чем Вы так изящно спросили.

– Полагаю, что именно это я и спросила.

Если Льюис и была смущена, она этого никак не показала, и Терехов покачал головой. Джинджер Льюис выглядела как более молодая версия его жены, Шинед, чей портрет и сейчас висел на стене позади коммандера. Также она была и столь же уверена в себе, как Шинед. На самом деле, Терехову иногда казалось, что она копировала Шинед, и он больше чем просто подозревал, что она решила, что это важнее, чем, то, как если бы на борту начали воспринимать ее как курицу-наседку при капитане.

Что слишком маловероятно между ней и Джоанной, или же я что-то упустил?

– Ну, считайте это моим не совсем изящным ответом, – вслух сказал он, тоном показывая, что это совсем не упрек. – И пока я хрущу моим скромным – но очень здоровым и весьма полезным – завтраком, почему бы вам двоим не рассказать мне все те вещи, что мне полагается знать?

– Конечно, сэр.

Льюис достала личный КПК и вызвала на экран первую из составленных ею заметок.

– Во-первых, – сказала она, – доклад о раненых. У лейтенанта Саркози в лазарете все еще двадцать семь пациентов, но троих он планирует выписать уже сегодня. Итак,… восемь наших людей и двенадцать с «Колдуна» и «Арии» вернутся на службу. И она утверждает, что Лайош вернется к обязанностям в течение следующих двух-трех дней.

– Отлично, – ответил Терехов. Офицер медицинской службы Руфь Саркози была корабельным врачом КЕВ «Бдительный» до жестокой битвы при Монике. «Бдительный» стал одним из кораблей, которые Терехов потерял в том бою, но Саркози выжила, что стало экстраординарной удачей по множеству причин, включая ту, что коммандер Лайош Орбан, корабельный врач «Гексапумы», сам стал одним из тридцати двух раненых. Саркози стала ему отличной заменой – что Терехов и отразил в рапортах, составленных им после сражения – но, как и все его выжившие люди, безусловно, чувствовала давление, исполняя слишком много различных обязанностей. Большим, чем для любого другого, облегчением для нее стало бы известие о том, что Орбан поправился настолько, что может покинуть лазарет. Было несомненной удачей то, что его раны, хоть и смотрелись месивом, но были намного менее ужасны, чем выглядели. С помощью интенсивной терапии, Саркози поставила его на ноги (хотя он и оставался очень слабым) меньше, чем за неделю, он был намного удачливее людей вроде Наоми Каплан, тактика «Гексапумы», которая приходила в сознание только время от времени.

И, мрачно подумал Терехов, Лайош намного удачливее тех семидесяти четырех членов экипажа, которые были убиты в бою.

– Судя по докладам Саркози, Анстен не скоро полностью поправится, – продолжила Льюис. – Но он, конечно же, утверждает, что готов приступить к своим обязанностям в любое время. – Она мельком взглянула Терехову в глаза. – И, несмотря на любые подозрения, я не настолько опьянена властью, чтоб желать остаться в должности исполняющего обязанности старпома дольше, чем будет необходимо, но, откровенно говоря, я сомневаюсь, что он в состоянии вернуться в строй. Лейтенант Саркози позволила ему вернуться в свою каюту, но, я думаю, только потому, что ей нужна была его койка. Ну и возможно, частично потому, что она на пути к помешательству из-за него. – Ее губы подернулись. – Он точно… не самый лучший пациент в известной истории галактики.

В этот момент Терехов пил томатный сок, и его невольная усмешка чуть было не привела к катастрофе. К счастью, он успел опустить стакан без того, чтоб забрызгать соком всю свою форму.

Назвать Анстена Фитцджеральда «не самым лучшим пациентом» было самым ярким примером сильнейшего преуменьшения из всех, что он слышал за последнее время. Старпом «Гексапумы» по складу характера был неспособен находиться вне своих обязанностей дольше, чем требовала самая крайняя необходимость. А также он был одним из тех людей, которых приводил в крайнее негодование тот факт, его тело, получив значительные физические повреждения, требовало времени на восстановление тогда, когда он уже был готов вернуться к привычному ритму.

– Частью это идет от того, – промокнув губы салфеткой сказал Терехов так серьезно, как только мог, – что Анстен понимает, как остро мы нуждаемся в людях. Ну и, конечно же, – он опустил салфетку и криво ухмыльнулся, – у него столько чистейшего упрямства, что хватило бы на трех любых других людей.

– Должна ли я понимать как приказ не передавать ему полномочия сегодня, сэр?

– На самом деле, ничто не обрадовало меня больше, если бы Вы сделали это, – сказал ей Терехов. – Поверьте мне, Джинджер, я знаю, сколько у Вас работы в Инженерном отсеке, чтоб взваливать на Вас еще и это. Но я не готов вернуть в строй Анстена, пока Саркози – или Лайош – не будут готовы выписать его, независимо от того, что он сам там для себя решил.

– Не буду лукавить насчет того, что не предпочла бы посвятить технике все время, – ответила Льюис, – но я согласна с Вами. Мне самой мягко донести эту мысль до него, сэр, или Вы сделаете это?

– Трусливая часть моей натуры хочет оставить это Вам. Но, к сожалению, на Острове Саганами мне что-то такое говорили об обязанностях и ответственности капитана, которую нельзя спихивать на подчиненных. И, как мне кажется, подобная встреча с Анстеном очень под это подходит.

– Трепещу перед Вашей храбростью, сэр!

– И следует, – сказал Терехов со скромным выражением лица, а затем развернулся к Нагчадхури.

– Что-нибудь новенькое от мониканцев, Амаль?

– Нет, сэр. – Длинное, бледное лицо офицера связи подернулось гримасой. – Они все еще повторяют свое требование, чтоб мы как можно скорее покинули систему, но это все. До сих пор.

– Ничего о вчерашнем запросе об эвакуации гражданского персонала, вызванного «медицинской необходимостью», со станции «Эройка»?

– Нет, сэр. По крайней мере, пока. В конце концов, на Эстелле день только начался.

Терехов улыбнулся кислой улыбкой, хотя шутка и не была смешной.

Он точно знал, что был самым ненавидимым человеком в системе Моники, и на это были веские причины. Он и десять боевых кораблей под его командованием уничтожили или превратили в обломки что-то около семидесяти пяти процентов общих сил Флота Моники. Они же уничтожили основную верфь мониканцев, убили несколько тысяч рабочих этой верфи и разнесли в щепы два или три десятилетия инвестиций в инфраструктуру. Не говоря уже о том, что уничтожили или обездвижили двенадцать из четырнадцати переданных Монике линейных крейсеров постройки Лиги. Он все еще не был уверен насчет того, как именно эти корабли вписывались в планы того, кто планировал срыв аннексии Скопления Талботта Звездным Королевством, но все улики, которые удалось собрать с обломков станции «Эройка» говорили о том, что эти планы требовали толстого бумажника… и очень слабых моральных предубеждений против убийства людей в промышленных масштабах.