Слезы сочувствия выступили на глазах Гертруды, но она не понимала смысла прочтенного письма.
Несколько минут она смотрела в пространство, потом бросилась с письмом к Эмилии, но у самой двери остановилась. Эмилия и без того слишком тяжело переживала последствия страшных событий; ее нельзя волновать…
Гертруда вернулась к себе и снова прочла письмо, стараясь вникнуть в его смысл. Сомневаться в том, что письмо написано мистером Филипсом, было невозможно. У нее в ушах до сих пор стояли слова, вырвавшиеся у него в минуту опасности: «Дитя мое, дочь моя дорогая!» Ее сердце замирало от счастья при мысли, что этот незнакомец, так самоотверженно подвергавший себя риску, чтобы спасти ее и Эмилию, был ее отцом.
Придя в сознание, она первым делом спросила о господине, который спас Эмилию и Изабеллу. Но он бесследно исчез, а потом за ними приехал мистер Грэм, и они должны были вернуться домой.
Таинственное письмо взволновало Гертруду; она снова и снова перечитывала его. Наконец, взяв лист бумаги, она села за ответ.
«Дорогой отец, как мне писать вам, когда все ваши слова для меня – тайна? Отец! Благословенное слово! О, если я действительно дочь моего благородного друга, скажите, объясните мне все… Увы! У меня ужасное предчувствие, что этот прекрасный сон – ошибка. Я никогда не слышала имени Филиппа Амори. Моя добрая, кроткая Эмилия учила меня любить всех. В целом мире у нее нет ни одного врага; у нее их никогда не было и не могло быть.
Не старайтесь уверить меня, что вы были преступником. Это невозможно! С какой радостью положу я свою голову на грудь такого отца! С каким счастливым чувством я стану утешительницей такого доброго, такого благородного человека! Когда вы обняли меня и назвали дочерью, я подумала, что от волнения вы приняли меня за другую. Теперь я все же думаю, что это ошибка, и я по-прежнему сирота; я издавна привыкла к этой мысли. Если вы потеряли дочь, дай Бог вам найти ее; и пусть она любит вас так, как любила бы я. Не считайте же меня посторонней. Я готова духовно быть вашей дочерью. Позвольте мне любить вас, молиться за вас и плакать вместе с вами. И хотя я не смею верить, я дрожу против воли, когда на секунду представляю себе, что это возможно… Но нет, нет! Я не хочу так думать, потому что не перенесу потери этой надежды. Я не знаю, что пишу… Отвечайте немедленно или приходите ко мне, отец! Я хочу хоть раз так назвать вас, даже если потом мне пришлось бы навсегда от этого отказаться.
Гертруда».
Она запечатала конверт и отдала письмо ожидавшему ответ почтальону.
Для живых и деятельных людей, подобных Гертруде, нет более тяжкой муки, чем неизвестность.
Она снова принялась за работы по дому, пытаясь заглушить терзавшие ее мысли.
Глава XLIII
Спорный вопрос
Был вечер. В одном из лучших отелей Нью-Йорка, в роскошно меблированной комнате, у стола, положив голову на руки, в глубокой задумчивости сидел Филипп Амори, уже знакомый нам как мистер Филипс.
Уже больше часа просидел он в таком положении, только изредка отбрасывая седые волосы с пылающего лба. Какой-то звук вывел его из задумчивости; он вскочил, выпрямился и принялся широкими шагами ходить по комнате.
Кто-то тихонько постучал в дверь. Он хотел крикнуть, что не принимает, но в дверях уже стоял Вильям Салливан.
– Извините, мистер Филипс, – сказал он. – Я, кажется, помешал вам.
– Пустяки! – возразил мистер Амори. – Садитесь, пожалуйста.
Вилли сел на предложенный ему стул.
– А вы очень изменились, сэр, – сказал он.
– Да, – рассеянно ответил Филипп.
– Вы нездоровы?
– Я совершенно здоров, – сухо перебил его мистер Амори, а затем прибавил: – А давно мы с вами не виделись. Я не забыл, что обязан вам за помощь против вероломных арабов. Позвольте мне еще раз поблагодарить вас.
Вилли улыбнулся:
– Я пришел к вам не за тем, чтобы получить благодарность, а чтобы выразить ее вам.
– За что? – резко спросил Филипп. – Вам не за что благодарить меня.
– Родные и друзья Изабеллы Клинтон никогда и ничем не будут в состоянии выразить вам свою признательность.
– Вы ошибаетесь, мистер Салливан; в этом случае я не заслуживаю ни малейшей благодарности.
– Вы спасли ей жизнь.
– Положим. Но я не намеревался ее спасать. Мисс Клинтон обязана своим спасением великодушию девушки, которую я хотел снять с пылающего парохода. Она пожертвовала своей жизнью, и я даже не подозревал, что вынес на берег другую.
– Но она не погибла? – воскликнул Вилли.
– Нет, каким-то чудом она спасена. Ее и надо благодарить за спасение мисс Клинтон.
– Но кто же она?
– Я ничего не могу вам сказать, – отрезал мистер Амори, – с тех пор я ее не видел…
Было ясно, что этот разговор ему неприятен.
Вилли удивился резкому тону и волнению мистера Амори. Но, помолчав несколько минут, он прибавил:
– Хотя вы, мистер Филипс, и отказываетесь от благодарности за спасение мисс Клинтон, все же вы являетесь, хоть и ненамеренно, ее спасителем. Мистер Клинтон, отец девушки, просил меня передать вам, что, сохранив ему дочь, вы несомненно продлили его жизнь, так как при его болезни он не перенес бы этой потери. Пока жив, он будет ежеминутно просить Бога послать вам и вашим близким счастье, какое только возможно на этом свете.
Слеза блеснула в глазах мистера Амори, но, поборов свое волнение, он возразил:
– Я не могу сомневаться в искренности слов мистера Клинтона, но ведь вы не только от его имени приносите мне благодарность, мой молодой друг, а и от себя так же. Не так ли?
Вилли явно был удивлен этим вопросом, но без колебаний ответил:
– Конечно, сэр; как один из друзей семейства Клинтонов, я вам безгранично обязан. Здоровье мистера Клинтона расстроено, и он не пережил бы смерти любимой дочери.
– А знаете ли вы, мистер Салливан, что в Саратоге ходили слухи, будто мисс Клинтон – ваша невеста?
Большие серые глаза Вилли пристально смотрели на мистера Амори, его лицо выражало недоумение.
– Это недоразумение! – воскликнул он. – И было бы в высшей степени досадно, если эти слухи дойдут до мисс Клинтон. Это будет ей крайне неприятно.
– Почему же это могло быть ей так уж неприятно? Вы слишком скромны! Я уверен, что и отец, и дочь с радостью согласятся.
– Мистер Филипс, – ответил Вилли. – Я уже говорил вам, что мистер Клинтон сильно болен. Он овдовел, его дочь и сестра слишком заняты собой. Мне же приходится часто бывать у него по делам. Отсюда, вероятно, и выводят заключение, что он благоволит ко мне, но это еще не значит, что он выдает за меня дочь. И притом у нее такая толпа поклонников, что было бы слишком самонадеянно полагать…
– Ну, ну, ну! – вскричал Филипп, дружески похлопывая молодого человека по плечу. – Скромность – прекрасное качество! А позвольте вам напомнить, кто был тот молодой человек, на общество которого мисс Клинтон променяла и пение Альбони, и восторженные улыбки, и льстивые речи толпы поклонников? Вот вам, голубчик, и курортные сплетни! А все же, скажу вам, будущее – в ваших руках! Говорят, вы правая рука мистера Клинтона, и если не добьетесь того, чтобы и дочь не могла обходиться без вас, то пеняйте на себя!
Вилли засмеялся:
– Если бы я действительно собирался польститься на богатую партию, то, наверное, пришел бы за советом к вам, но все эти блестящие перспективы, которые вы рисуете, не для меня.
– Не думаю. Вы получили хорошее образование, а ваши способности уже составили вам репутацию недюжинного бизнесмена. Все это прекрасно, но понадобится еще много времени и труда, чтобы достичь такого положения в обществе, какое вам сразу доставила бы женитьба на мисс Клинтон. А ведь, кроме того, она удивительно красива…
Мистер Амори замолчал, пристально глядя в глаза Вилли и стараясь уловить впечатление, произведенное его словами.
