– Гертруда, – сказал он, – я вынесу Эмилию на берег. Если огонь дойдет сюда, держитесь за веревку; наденьте на шею вашу синюю вуаль: это будет мне знаком, куда плыть. Я скоро вернусь!
– Нет, нет! – воскликнула Эмилия. – Пусть Гертруда будет первой!
– Тише, Эмилия, мы будем обе спасены, – спокойно ответила Гертруда.
– Держитесь крепче за мое плечо, Эмилия, – сказал мистер Филипс, не обращая внимания на ее протесты. Он снова взял ее на руки; Гертруда услышала, как они бросились в воду.
В этот самый момент кто-то обхватил ее сзади. Обернувшись, она увидела Изабеллу Клинтон; на коленях, обезумев от ужаса, она так вцепилась в Гертруду, что обе не могли двинуться с места, и кричала страшным голосом:
– О, Гертруда, Гертруда, спасите меня!
Гертруда хотела поднять ее, но не смогла. Не пытаясь спасаться сама, Белла в панике прятала голову в складках платья Гертруды, как будто защищаясь от огня, и чем ближе подходил огонь, тем крепче прижималась она к Гертруде, умоляя спасти ее.
Изабелла судорожно сжимала Гертруду, так что та ничего не могла предпринять для ее спасения; о себе Гертруда даже не думала.
Она посмотрела в окно и с радостью увидела, что мистер Филипс плывет обратно. Он доставил Эмилию на лодку и возвращался за Гертрудой.
Пламя уже так близко подошло к ним, что Гертруда ощущала его жар; обе девушки задыхались от дыма.
Тогда у Гертруды мелькнула мысль: мистер Филипс уже близко, и он спасет Изабеллу! Вилли любит ее, он будет оплакивать ее смерть…
– Мисс Клинтон, – сказала она строго, – встаньте! Делайте, что я скажу, и вы будете спасены.
Изабелла вздрогнула, но не пошевелилась.
Гертруда нагнулась и, отрывая от себя вцепившиеся в нее руки Беллы, прикрикнула еще строже:
– Изабелла, если вы сделаете, что я приказываю, через пять минут вы будете спасены; если же вы так и останетесь стоять, мы сгорим обе. Немедленно поднимайтесь и слушайте меня!
Изабелла с трудом поднялась и, глядя в спокойное лицо Гертруды, сказала дрожащим голосом:
– Что надо делать? Я попробую…
– Видите этого человека, который плывет сюда?
– Да.
– Он сейчас будет здесь. Держитесь крепко за эту веревку, а я потихоньку спущу вас в воду. Но подождите! – и, сняв свою синюю вуаль, она обвязала ей шею Изабеллы и набросила ей на голову.
Мистер Филипс был уже близко.
– Скорей, скорей, – кричала Гертруда, – или будет поздно!
Изабелла схватила веревку, но близость воды так же пугала ее, как и огонь.
Только новый язык пламени, ворвавшийся в окно, заставил ее поспешить; с помощью Гертруды она спустилась вниз по веревке. Мистер Филипс подоспел как раз вовремя: измученная, она уже не в силах была удерживать канат.
Гертруда больше не могла следить за ними. Огонь настигал ее; она задыхалась в черном дыму. Еще секунда, и огонь охватит ее. Нельзя больше медлить и колебаться. Она схватила веревку, по которой спустилась Изабелла, и бросилась за борт горящего судна. В тот миг, когда ее ноги коснулись холодной поверхности воды, огромное колесо тонущего корабля последний раз провернулось, и поднятые им пенистые волны унесли с собой легкое тело Гертруды.
Глава XLII
Томительная неизвестность
На даче мистера Грэма царит спокойствие.
Хозяин устал и от путешествия, и от пережитых за последние дни волнений. Он гуляет по аллеям своего сада, иногда останавливаясь, чтобы посмотреть, как подросло любимое деревце или какой-нибудь редкий кустарник. На лице его так и светится удовольствие от сознания, что он снова дома.
Эмилия и Гертруда тоже наслаждаются тишиной и покоем.
Да, Гертруда дома, она спасена из пучины, которая чуть было не поглотила ее. Когда ее унесло течением, она сразу потеряла сознание; только много позже, придя в себя после долгой борьбы между жизнью и смертью, девушка узнала, что ее вытащили из воды незнакомые люди, пришедшие на помощь пострадавшим.
Гертруда ничего не помнила. С той минуты, как кинулась в воду, держась за канат, и до тех пор, как открыла глаза и увидела склонившееся над ней встревоженное лицо Эмилии, она была без сознания.
Через несколько часов после этого ужасного происшествия мистер Грэм прибыл на место катастрофы, а на другой день они втроем отправились домой.
Старое поместье выглядит так же приветливо, как и раньше, когда Герти ребенком приезжала сюда к мисс Грэм. Вековые вязы окружают лужайку перед домом. Широкая, усыпанная песком аллея ведет к калитке; там она делится: направо ведет в рощу, налево – в питомник персиковых деревьев. А вот и старое-престарое дерево с плотно обвившей его козьей жимолостью; вот беседка, небольшой пруд, фонтан и цветник. Все это ей хорошо знакомо, здесь она чувствует себя как дома.
Одинокая птичка прыгает по дорожке, а потом, взлетев на крышу беседки, вертит головкой во все стороны – ищет, не уцелела ли где-нибудь лакомая вишня; целая семья белок, любимиц Гертруды, снует вверх и вниз по дереву с орехами в зубах, запасаясь на зиму.
Старый дом дышит миром и уютом. Дверь отворена настежь; кресло мистера Грэма стоит на обычном месте; птички – любимицы Гертруды – весело порхают в своей большой клетке, подвешенной над дверью. Старая собака спокойно греется на солнце: никто ее не прогонит. В гостиной масса цветов.
Эмилия все еще не может оправиться после аварии на реке. Она сидит у себя, бледная, с тревожным выражением лица. Всякий раз, когда отворяется дверь, она вздрагивает, ее лицо вспыхивает.
Гертруда пытается развлечь ее чтением, но Эмилия ежеминутно прерывает ее вопросами о пожаре на пароходе, о том, кто и как спас их от смерти. Даже общество Гертруды тяготит ее. Она хочет побыть одна. Гертруда чувствует это и уходит в свою комнату. Оставшись одна, Эмилия заливается слезами и долго безутешно рыдает.
Как только Гертруда садится за работу у себя в комнате, является миссис Эллис. Она плотно притворяет дверь, садится и заводит разговор о том впечатлении, какое произвел на Эмилию этот пожар.
– Она совсем расстроена, – твердит экономка, – и Бог знает, чем это кончится. Да и то сказать: чего было таскать ее по курортам! Она такая слабенькая, ей самое лучшее – сидеть дома.
Все эти разговоры еще больше расстраивают Гертруду.
К счастью, миссис Эллис вызывают на кухню, и Гертруда остается наедине со своими тяжелыми думами.
Опять кто-то стучит в дверь.
Посыльный принес письмо!..
Первая мысль, что оно от Вилли. Но нет… Почерк ей совершенно незнаком. С дрожью в руках она распечатывает письмо и читает:
«Милая Гертруда, милое дитя мое! Да, дитя мое, потому что ты – моя дочь. Не раз за время, проведенное с тобой, у меня являлось непреодолимое желание обнять тебя, но я сдерживался. Даже теперь, когда я выдал себя, я постарался бы скрыться, чтобы и дальше вести свою грустную, одинокую жизнь. Будь ты радостна, весела и счастлива – я прошел бы мимо тебя молча, и даже тень моя не омрачила бы твоего счастья. Но я видел тебя в слезах, видел страдание, которое ты напрасно пыталась скрыть. Твое горе не может быть мне чуждо; оно не может разъединять нас: мы оба несчастны…
У тебя доброе и чуткое сердце, Гертруда. Однажды ты плакала над горем совершенно чужого человека, так неужели теперь ты откажешь в жалости отцу, дрожащая рука которого подпишет это письмо именем преступника, сломавшего жизнь и себе, и самому близкому для него человеку? Уже два раза я начинал писать, но откладывал перо. Но как ни тяжело говорить, а успокоить мятущееся сердце еще тяжелее. Итак, слушай меня, быть может, в последний раз. Имя мое приведет тебя в трепет, ибо оно связано с темным, постыдным делом. Я вижу, как любишь ты Эмилию, а значит, будешь ненавидеть ее врага. Да иначе и быть не может! Ах! Я дрожу при мысли, что мое дитя в ужасе отступит пред отцом, узнав глубокую тайну, которую ему так тяжело раскрыть… Узнав, что его зовут Филипп Амори».
