Уже месяц котенок жил у Герти, когда она вдруг сильно простудилась – оттого, что долго была на ветру и под дождем. Нэнси, опасаясь, что она серьезно захворает, а еще больше беспокоясь из-за связанных с болезнью ребенка хлопот, приказала ей сидеть дома и не выходить из комнаты, где топился камин. Герти сильно кашляла, и ей было очень приятно сидеть в тепле, но ее мучила мысль о котенке. Она боялась, как бы он не пропал, не умер бы с голоду, прежде чем она поправится и сможет позаботиться о нем. Котик мог бы пробраться к ней сюда, однако его весь день не было видно. Вечером, когда жильцы пришли ужинать, один из них нечаянно споткнулся обо что-то.

– Что за черт! – вскричал он. – Чуть не наступил на кошку! У вас, Нэнси, нынче и кошки водятся. А я думал, вы их терпеть не можете!

– Это не моя кошка, – возразила Нэнси, – прогоните ее!

Но котенок бросился в сторону, забился под стол, а потом, прошмыгнув между ногами ловивших его мужчин, вскочил на руки Герти, тревожно следившей за каждым его движением.

– Что это за кошка, Герти? – спросила Нэнси.

– Моя, – смело ответила девочка.

– Это еще что за новости? Кто тебе позволил держать кошек?

Девочка не решалась сказать, кто дал ей котенка: Нэнси и так была сердита на фонарщика за то, что он заступался за Герти. Девочка не умела лгать. Она промолчала и залилась слезами.

– Ну ладно, оставь ее, Нэнси, – сказал один из жильцов, – и давай нам скорее ужинать!

Нэнси стала собирать на стол, продолжая ворчать.

Как только закончился ужин, перед дверью остановился шарманщик. Мужчины вышли и присоединились к толпе, состоявшей главным образом из жильцов их дома, которых особенно забавляла танцующая под музыку обезьянка. Герти подошла к окну, чтобы поглядеть на это увлекательное зрелище. Восхищенная прыжками зверька, не отрывая от него глаз, она не заметила, как котенок выскользнул из ее рук и, запрыгнув на стол, набросился на остатки ужина. Вдруг она услышала сердитый окрик Нэнси и увидела, как та схватила котенка. Девочка вскочила и вцепилась в руку Нэнси, стараясь отнять своего любимца.

Нэнси грубо оттолкнула ее и швырнула котенка прямо в чан с горячей водой. Котенок недолго бился и вскоре затих.

Тогда Герти пришла в ярость. Она схватила стоявшее около дверей полено и запустила им в Нэнси. Она метила верно: полено попало прямо в голову женщины. Кровь потекла из раны, но Нэнси почти не заметила этого – так велик был ее гнев. Она набросилась на Герти, схватила ее за плечи и, открыв дверь на улицу, вышвырнула девочку на тротуар.

– Чтоб и духу твоего здесь больше не было, чертовка! – крикнула она, вернувшись в дом и оставив ребенка на улице в темную, холодную ночь.

Герти в криках изливала все свое горе и злобу. Она не рыдала, как обыкновенно делают дети, а испускала частые пронзительные вопли. Герти не думала о себе, о том, что она может замерзнуть… Нет, она думала только о единственном существе, которое она любила и которое погибло такой лютой смертью. Обессилев, она легла ничком у стены и не видела и не слышала ничего, что делалось вокруг.

Вдруг она почувствовала, что кто-то ее поднимает. Это был фонарщик. Узнав Герти, он начал расспрашивать, что с ней случилось. Но Герти только твердила: «Моя кошечка! О, моя кошечка!»

– Как, та, которую я тебе дал? Ты потеряла ее? Не стоит из-за этого плакать.

– Нет… Не потеряла… О! Бедная моя кошечка! – в отчаянии кричала девочка.

В то же самое время бедное дитя кашляло так сильно, что Труман испугался за нее. Старик не знал, как ее успокоить; он говорил, что она сильно заболеет, что ей надо идти домой.

– Нет, нет, она меня больше не пустит, – ответила Герти, – да я и сама не пойду!..

– Кто тебя не пустит? Твоя мать?

– Нэнси Грант.

– Кто такая Нэнси Грант?

– Злая женщина, которая утопила моего котеночка в кипятке!

– А где же твоя мать?

– У меня нет матери!..

– Чья же ты, моя бедная крошка?

– Ничья.

– У кого же ты живешь?

– Жила у Нэнси Грант, но я ее ненавижу! Я бросила полено ей в голову, и жаль, что не убила…

– Молчи, молчи. Нельзя так говорить. Постой, я потолкую с ней.

Фонарщик пошел к дому и хотел повести за собой Герти, но та сопротивлялась, да так энергично, что он вынужден был оставить ее на улице. Он вошел прямо в комнату, где Нэнси в этот момент перевязывала себе голову старым платком, и стал говорить, что надо взять ребенка с улицы, что девочка замерзнет.

– Пусть мерзнет! – ответила Нэнси. – С меня довольно! Это какое-то проклятие, какое-то дьявольское отродье! Удивляюсь, как я могла держать ее до сих пор. Надеюсь никогда больше ее не видеть. А что, по-вашему, я должна взять ее? За то, что она пробила мне голову?!

– Но куда же ей деваться? – сказал Труман. – Ведь в такой мороз она может замерзнуть и умереть.

– Да вам-то что за забота? Берите ее к себе, коли хотите, а я уж довольно терпела от нее! Пусть замерзает, мне это безразлично. Но не бойтесь: эти дети, которые появляются неизвестно откуда, не так-то легко погибают. Это дитя улицы, пусть город о ней и позаботится; и вы поступите разумнее, если пойдете своей дорогой и займетесь своими делами.

Труман не стал настаивать. Горящие гневом глаза Нэнси, ее угрожающий вид не предвещали ничего хорошего, и он предпочел благоразумно удалиться, прежде чем разразится буря.

Когда он вернулся, Герти уже не плакала.

– Ну, вот, – сказал он, – она не берет тебя.

– Какое счастье! – воскликнула девочка.

– Куда же ты пойдешь?

– Не знаю. Можно мне пойти за вами и смотреть, как вы будете зажигать фонари?

– А потом? Где ты будешь спать?

– Уж и не знаю. На улице, наверное. Буду смотреть на звезды. На улице не очень темно. Вот только холодно!..

– Холодно? Да ведь ты замерзнешь раньше, чем настанет утро.

– Что же тогда делать?

Труман со страхом смотрел на Герти. Он не мог оставить ее на улице, да еще в такой холод. Но что делать? Привести ее к себе? Он был беден и жил один.

Страшный приступ кашля, который в этот момент сотряс грудь ребенка, рассеял неуверенность старика. Взяв Герти за руку, он сказал ей:

– Идем со мной.

И Герти, не спрашивая куда, доверчиво пошла за ним.

Когда старик останавливался зажигать фонари, Герти смотрела на его работу с таким вниманием, как будто это было ее единственной целью. И только когда они повернули за угол и прошли еще некоторое время не останавливаясь, она спросила, куда они идут.

– Домой, – ответил Труман.

– И я с вами?

– И ты со мной. Вот мы уже и пришли.

Труман отворил калитку, и они вошли в узкий дворик, который тянулся вдоль приличного на вид двухэтажного дома. Они миновали несколько окон и, подойдя к маленькой двери с задней стороны дома, старик открыл ее и ввел девочку в свою комнату. Холод пробирал Герти до костей; от долгой ходьбы по тротуару ее босые ноги посинели.

Комната была нетоплена; в глаза невольно бросались грязь и беспорядок. Тру поспешил отнести свою лестницу и тряпку за перегородку, затем, вернувшись с охапкой дров, развел огонь в очаге. Через несколько минут пламя весело загудело, и комната быстро прогрелась. Подтащив к очагу старую деревянную скамью, фонарщик постелил на нее свой толстый, подбитый мехом плащ и, взяв маленькую Герти на руки, бережно посадил ее на это теплое и удобное ложе, а сам принялся готовить ужин. Старый холостяк, Труман все умел делать сам.

Когда чай был готов, он налил большую чашку, положил в нее много сахара, налил молока, вынул из маленького буфета краюшку хлеба, отрезал длинный ломоть и протянул девочке. Видно было, что она не привыкла к такой роскоши; Герти ела и пила с таким удовольствием, что Труман даже не притронулся к еде, а только с нежностью смотрел на свою гостью.

Труман Флинт в пятнадцать лет остался сиротой. Он брался за любую работу: был и разносчиком газет, и извозчиком, и пильщиком, и носильщиком. Прежде чем стать фонарщиком, он служил чернорабочим на большом складе у одного богатого, но очень хорошего человека. Однажды на работе его придавило тяжелым бочонком, и он чуть не умер. Долгое время его не надеялись спасти, а когда, наконец, опасность миновала, его здоровье восстанавливалось так медленно, что только через год он снова мог начать работать. Эта болезнь поглотила все его сбережения. Хозяин, не оставивший его в нужде, прислал хорошего доктора и заботился о том, чтобы за больным был должный уход. Но поправиться совсем Труман уже не смог. Тяжелая работа стала ему не под силу. И тогда-то хозяин, ставший для него добрым другом, устроил его на место фонарщика. Конечно, жалованье было маленькое, но Труман иногда имел посторонний заработок – он нанимался колоть дрова, сгребать снег.