Как-то дурная погода загнала меня в каюту, где Люси обычно сидела и читала. Мы часто бывали там вместе, тем более что капитан Грэй (тот самый моряк, который пригласил меня), был этим доволен. Этот добряк не меньше дочери огорчался, глядя на меня, и думал, что эти беседы разгонят мою грусть.

Робость Люси понемногу исчезла, и постепенно я перестал быть для нее чужим. Мы разговаривали, или, вернее, она говорила со мной свободно; несмотря на ее любопытство, я упорно молчал о себе. Но она все же делала попытки развлечь меня и с наивной откровенностью рассказала мне почти все о своей жизни. Иногда я слушал ее внимательно, но случалось, что, погруженный в горестные воспоминания, я забывал о ее присутствии.

До четырнадцати лет она жила с матерью в маленьком домике на мысе Код. Их семейный очаг лишь изредка оживлялся присутствием отца. Когда он приезжал, они отправлялись в соседний город, где стоял его пароход, и там проводили несколько недель беззаботного счастья; потом возвращались домой, опечаленные отъездом веселого капитана, и начинали считать месяцы и недели до его возвращения.

Люси рассказала мне о смерти своей матери, о горе, которое она пережила, и о том, как плакал отец, когда вернулся из плавания. С тех пор она постоянно жила на пароходе, и в бурю, когда капитан стоял на посту, а она оставалась одна в каюте и слушала завывание ветра и перекаты сердитых волн, девочка чувствовала себя несчастной и одинокой.

Слезы стояли у нее в глазах, когда она говорила об этом, и я с сочувствием смотрел на нее, как на сестру, посланную судьбой.

Однако я стал таким нелюдимым, что шутки капитана и веселый, музыкальный смех его дочери задевали меня как личное оскорбление. Но и она тоже вдруг становилась серьезной и даже печальной, когда видела скорбь на моем лице.

Дитя мое, я должен описать тебе множество событий за долгие годы. Поэтому мне придется только кратко излагать факты. И я не стану описывать ужасную бурю, длившуюся два дня и одну ночь, во время которой бедная Люси почти обезумела от страха. Но я, равнодушный к опасностям и к бушующей стихии, в свою очередь имел возможность ободрять и поддерживать ее. Этот случай, как и многие другие за наше долгое путешествие, внушил ей большое доверие ко мне, но впоследствии это стоило мне тяжелых испытаний…»

«Капитан Грей умер. Оставалась неделя пути до места назначения, когда он тяжело заболел; за три дня до того, как мы бросили якорь в Рио-де-Жанейро, добрый моряк скончался. Мы вместе с Люси ухаживали за больным. Я закрыл глаза покойному и унес его бесчувственную дочь на другой конец парохода. Мои дружеские слова привели ее в себя, но когда она осознала свое одиночество, то впала в еще более тяжелое состояние. Капитан Грей не оставил никаких распоряжений относительно дочери, да это было и не нужно, как показало состояние его дел. Бедная Люси не напрасно предавалась отчаянию. Она осталась без родных, без денег и приближалась к чужому берегу, где сироте не было приюта. Мы похоронили ее отца в волнах; исполнив эту печальную обязанность, я подошел к Люси с целью попытаться объяснить ей ее положение и поговорить о будущем. Мы приближались к порту, и через несколько часов должны были покинуть пароход. Она слушала меня, но ничего не отвечала.

Тогда я сказал, что должен покинуть ее, и спросил, что она собирается делать. Вместо ответа Люси зарыдала. Я утешал ее как мог.

Прерывающимся голосом она стала молить меня о жалости. С детской простотой она просила не покидать ее; говорила, что она одна на свете, что на берегу она окажется среди чужих людей, умоляла не дать ей пропасть в одиночестве.

Что делать? Жизнь моя не имела цели. Оба мы были сиротами и оба несчастны. Я нашел человека, которому моя жизнь может быть полезной. И хотя я мог спасти ее только от нужды, но это было лучше, чем то, что могло ожидать ее без меня.

Единственным свидетелем нашей свадьбы, которая состоялась через несколько часов после нашего разговора, был старый, закаленный в бурях матрос, знавший и любивший Люси с детства. Имя его, быть может, тебе знакомо: его звали Бен Грант. Но его преданность Люси и погубила ее, как ты узнаешь позже.

С большим трудом я нашел работу у человека, который неожиданно оказался старинным другом моего отца. Он согласился взять меня к себе в контору; иногда он посылал меня в другие города. Служба была постоянная и выгодная; мы перестали нуждаться.

Доброта и веселый нрав даже в нужде не покидали Люси. Она была как цветок, выросший на могиле моих надежд. Но он был рано отнят у меня…

Через два месяца после твоего рождения, дитя мое, и еще раньше, чем ты научилась узнавать отца, я был послан в один из отдаленных от Рио городов. Я аккуратно писал, но мне кажется, что ни одно мое письмо не было получено. Дела забросили меня еще дальше. Спустя месяц я заболел свирепствовавшей в той местности желтой лихорадкой и несколько недель провел между жизнью и смертью. Но страдания мои были ничто в сравнении с тем беспокойством, которое я испытывал, думая о Люси и о тебе. Я рисовал себе всевозможные ужасы, но ни один из них не был ужаснее действительности, которая ожидала меня, когда после болезни я отправился в Рио – без денег, изнуренный, едва прикрытый лохмотьями. Я пришел в свой дом. Он был пуст. Мне посоветовали уехать из этой местности, так как эпидемия той самой болезни, которой переболел я, почти опустошила всю округу. О жене и ребенке никто ничего не мог мне сказать. Я побежал в то ужасное место, где складывали трупы неизвестных, но среди этих полуразложившихся останков я не смог узнать любимых лиц. Целыми неделями скитался я по городу в надежде, что кто-нибудь скажет мне, где Люси, но ни одна живая душа не слышала, что с ней сталось. Я ходил по улицам и по набережной, разыскивая Бена Гранта, которому я поручил тебя с матерью, когда уезжал, но и о нем никто ничего не знал.

Первой моей мыслью было то, что Люси, так долго не получая известий, справится обо мне у хозяина, и, найдя свою квартиру пустой, я прежде всего отправился к нему. Но он тоже пал жертвой эпидемии. Контора была закрыта, дело ликвидировано. Я продолжал свои поиски до тех пор, пока не угасла последняя надежда. Убедившись наконец, что рок продолжает преследовать меня, я сел на пароход и покинул страну, о которой остались такие ужасные воспоминания.

С этих пор начались мои скитания – без конца и без отдыха, и в них прошла вся последующая жизнь. Я объехал, считай, весь свет. Пустыня мне так же хорошо знакома, как и любой город; я знаю дикаря так же, как и цивилизованного человека, и из всего виденного заключил только одно: что мира нет нигде.

Один раз я посетил места своего детства. Неузнанный, незамеченный, я увидел лицо Эмилии, довольное и счастливое, несмотря на слепоту. У камина сидела юная девушка с книгой в руке. Я не понял тогда, что влекло меня к ней и почему мне было так приятно смотреть на нее. Не знаю, быть может, безумное желание войти, назвать себя, умолять Эмилию простить меня, услышать от нее слово прощения и взяло бы верх над страхом, но в это время вошел мистер Грэм, холодный и надменный, как всегда. С минуту я смотрел на него, потом скрылся и на следующий день уехал очень далеко.

Много раз мне хорошо удавались различные предприятия; это приносило мне временную независимость, и я мог предпринимать дорогие путешествия. Но я никогда не старался разбогатеть. Да и что мне было делать с деньгами? Однако случай принес мне богатство, которого я не искал.

Проведя целый год в прериях Запада с приключениями, которые показались бы тебе невероятными, я продолжал свой путь по этим землям – исключительно с целью удовлетворить свою потребность в скитаниях. В конце концов я очутился в краях, которые называли обетованной страной, но которые для многих эмигрантов стали страной обмана и разорения. А я, не искавший золота, был осыпан им. Я одним из первых открыл россыпи. На все заработанные деньги я купил обширный участок земли, не предполагая, что это пустое поле вскоре превратится в богатый город.