– Гертруда, – сказала она с грустью, – ты страдаешь и скрываешь это от меня! Почему ты избегаешь меня, Гертруда?

Она обняла девушку и прижала ее голову к своей груди.

– Скажи мне, что тебя огорчает, дитя мое! – ласково попросила Эмилия.

И Гертруда поведала ей свое горе.

Эмилия плакала, слушая ее; прижав ее к своей груди, она сказала:

– Душа моя, мы можем плакать вместе, но все-таки, поверь мне, твое горе гораздо легче моего!

И в эту же ночь Гертруда узнала печальную историю, которая двадцать лет тому назад омрачила юные годы мисс Грэм и превратила всю ее последующую жизнь в сплошную ночь.

– Я была моложе тебя, Гертруда, когда меня постигло это несчастье, – начала Эмилия. – Матери я не знала: она умерла при моем рождении. Отец вскоре снова женился. Его вторая жена была прекрасная женщина. Я всегда встречала с ее стороны только любовь и заботу. Как сейчас вижу ее: она была высокого роста, с кротким и добрым, но всегда печальным лицом. Здоровье у нее было неважное, она часто хворала. Она была вдова, и у нее был сын, который стал моим другом. Как часто, когда ты рассказывала мне о своей дружбе с Вилли, мне вспоминался этот товарищ моего детства. Как мы сдружились! Он всегда руководил мной, он знал, чего хотел, и уже в те годы отличался твердой волей. Но бывали минуты, когда мой друг прибегал ко мне и у меня искал защиты и поддержки. Ему часто нужен был посредник между ним и моим отцом. Мать любила сына до безумия, но мой отец был с ним всегда строг и суров.

Суровое отношение отца к мальчику приносило много горя его матери. Помню, как она старалась скрыть его проступки и как часто учила меня, как упросить за него отца. Из любви ко мне отец часто прощал ребенку его выходки. Ты на себе испытала, как отец нетерпим, когда что-нибудь не по нему. Моя мачеха была бедной женщиной; после первого замужества она осталась без средств и оказалась в полной материальной зависимости от моего отца. Это всегда было поводом для тяжких оскорблений самолюбия мальчика, который с детства отличался гордым характером. Любая подачка из рук отчима казалась ему страшным унижением, а отец не понимал этого и упрекал мальчика в неблагодарности. Пока жива была мать, мы существовали более или менее мирно; мне шел уже шестнадцатый год, когда она заболела и умерла. В последнюю ночь она позвала меня к себе и уже холодеющими губами прошептала:

«Эмилия, я умираю… Прошу тебя… Не покидай моего сына… Будь ему, как была… Ангелом-хранителем…»

– Видит Бог, я так хотела исполнить ее просьбу! – прибавила Эмилия. По щекам ее текли слезы.

– Сыну моей мачехи было тогда около восемнадцати лет, – продолжала она. – После ее смерти мы, конечно, сошлись еще ближе. Все свободное время мы проводили вместе. Отец часто уезжал по делам, а если и был дома, то запирался в библиотеке, предоставляя нам заниматься чем вздумается. Я училась и много читала, а он всегда помогал мне, как тебе – Вилли. Но его столкновения с отцом продолжались.

Прошло около шести месяцев, и мы стали замечать, что отец старается пресечь дружеские отношения между мной и его пасынком. В дом в качестве экономки была взята миссис Эллис. Очевидно, он хотел разорвать существовавшую между нами привязанность, которая могла со временем перейти в более глубокое чувство, а этого отец не мог допустить, так как молодой человек отнюдь не пользовался его симпатией. Это привело к тому, что мы стали видеться украдкой. Несомненно, это был лишь протест против тирании отца. Он наблюдал за нами, ничем не проявляя своих намерений. Я даже думаю, что отец желал незаметно удалить юношу, воспользовавшись случаем, – например, послать его в качестве представителя торгового дома за границу или куда-нибудь в отдаленную часть Соединенных Штатов. Пока он сдерживал свое неудовольствие, не желая огорчать меня.

Но, к несчастью, прежде чем отец привел в исполнение свое намерение, обстоятельства сложились так, что погубили обоих молодых людей.

Голос рассказчицы прервался, она склонилась на плечо Гертруды и горько зарыдала.

– Дорогая Эмилия, – попросила Гертруда, – не говорите дальше. Не будите из-за меня воспоминания о прошлых несчастьях.

– Прошлые! – встрепенулась Эмилия, утирая слезы. – Разве они когда-нибудь были для меня прошлыми? Я никогда не забывала этих минут. Мне немного осталось рассказывать.

Она продолжала тихо, почти шепотом:

– Я заболела. Миссис Эллис, которую я не любила, считая ее шпионкой, ухаживала за мной день и ночь с такой заботой, с такой преданностью, какой я не ожидала, и благодаря ее уходу и лечению доктора Джереми я через несколько недель стала поправляться. Однажды – уже начав вставать с постели – я вышла в библиотеку отца, которая находилась рядом с моей комнатой. Я прилегла на диван. Миссис Эллис заглянула ко мне и, уходя за чем-то по хозяйству, придвинула к дивану столик с лекарствами. Был июньский вечер; в окно было видно, как заходит солнце. Мне было скучно. За все шесть недель я не видела никого, кроме миссис Эллис. Иногда ко мне заглядывал отец. И вдруг – представь себе мою радость – в комнату вошел мой друг, которому запретили меня навещать на все время моей болезни. Мы спешили наговориться.

Стемнело. Вдруг в библиотеку вошел отец, быстро подошел к нам и, скрестив руки на груди, гневно и презрительно поглядел на пасынка. Тот встал со своего места и посмотрел на отчима гордо и вызывающе.

Трудно описать то, что произошло потом. Среди прочего отец бросил своему пасынку обвинение в том, что тот подделал подпись, чтобы добыть крупную сумму денег.

Я смутно помню все, что произошло вслед за этим, но некоторые подробности до сих пор встают в моем воображении – как последнее, что я видела на земле.

Отец стоял спиной к свету, и я не видела его лица. Но тот, другой, был ярко освещен последними лучами заходящего солнца, и его черты врезались мне в память. Гордо откинув голову, он сжал кулаки и крепко стиснул зубы. Он не мог говорить, тогда как отец осыпал его суровыми и оскорбительными упреками.

Вдруг юноша сделал шаг вперед и поднял руку. Хотел ли он призвать небо в свидетели своей невиновности в том, в чем его обвиняли; хотел ли ударить своего обидчика – я не смогла понять. Я бросилась между ними, умоляя их прекратить ссору, но сил у меня не хватило; я вскрикнула и упала без чувств.

Он бросился ко мне… Протянул руку, чтобы взять одеколон, который стоял на столике. Там было несколько склянок. И впопыхах он нечаянно схватил ту, в которой была какая-то кислота. Она была крепко заткнута, он торопился. Вырвал пробку и нечаянно плеснул…

– Вам в глаза!.. – вне себя от ужаса вскричала Гертруда.

Эмилия только кивнула головой.

– Бедная Эмилия! Несчастный юноша!..

– О да, несчастный! – горячо сказала Эмилия. – Его надо пожалеть: его участь была самой печальной из нас двоих.

– Что же с ним сталось?

– Отец выгнал его из дома и заявил, что не хочет его больше знать. И неудивительно, ведь он стал виновником слепоты его дочери!

– И вы никогда ничего о нем не слышали?

– Спустя много времени я узнала от доктора, что он отправился в Южную Америку. Это известие меня приободрило. Состояние моих глаз несколько улучшилось, и доктор Джереми начал надеяться, что ему удастся вернуть мне зрение. Прошло немало времени. Мой друг доктор разузнал его адрес. С помощью миссис Эллис я написала ему письмо, умоляла его вернуться. Но Бог судил иначе… Он умер от лихорадки, которая не щадит чужестранцев, умер один, в чужой земле, без родных, без друзей… Никому до него не было дела, он был всем чужой… Узнав об этом, я столько плакала, что всякая надежда восстановить мое зрение исчезла навсегда!..

Эмилия смолкла. Гертруда обняла ее, и они долго сидели, прижавшись друг к другу. Общее горе связало их сильнее прежнего.

– Можешь себе представить, Гертруда, – продолжала Эмилия, – что за жизнь наступила для меня. Вместо жизни, полной радостей и веселья, я видела впереди одну только долгую, беспросветную ночь. Я доходила до отчаяния, когда познакомилась с мистером Арнольдом. Он сумел просветить мою душу светом веры, указал мне путь в этом мире.