P. S. Ты не поверишь, милая, дорогая Гертруда, как я скучаю без тебя и как хочу, чтобы ты была со мной. И днем и ночью вспоминаю о тебе и молю Бога, чтобы он дал тебе силу исполнить взятые на себя обязательства.
После письма, где ты извещала о смерти мистера Купера, я не имела от тебя известий и не знаю, жива ли еще миссис Салливан. Напиши мне скорее, дорогая моя, сможешь ли ты приехать. Мой отец изложит тебе все наши планы и попросит поехать с нами в Европу; мое сердце будет полно радости, если я смогу взять с собой свою дорогую Герти, но из-за этого ты не должна пренебрегать своими обязанностями. Ты знаешь о женитьбе моего отца. Это большая перемена для нас всех, но, надеюсь, к счастью. У миссис Грэм есть две племянницы, которые сейчас живут у нас и поедут с нами в Европу. Говорят, они очень красивы, особенно Белла Клинтон, которую ты видела в Бостоне несколько лет тому назад. Миссис Эллис очень устала, и я заканчиваю, посылая своей дорогой Гертруде самые лучшие пожелания.
Искренне любящая тебя Эмилия Грэм».
С большим любопытством Гертруда развернула письмо мистера Грэма. Ей казалось, что ему было неловко писать ей. Сохранит ли он прежний суровый и высокопарный тон или снизойдет до объяснений и извинений? Если бы она лучше знала его, то поняла бы, что он не извиняется ни при каких обстоятельствах, поскольку он из тех людей, которые никогда не считают себя виноватыми. Письмо гласило:
«Мисс Гертруда Флинт, я женился и 28 апреля намереваюсь выехать. Дочь моя едет с нами, а так как миссис Эллис боится моря, то я вынужден предложить вам сопровождать Эмилию. Я не забыл о вашей неблагодарности и не рискнул бы снова получить отказ, если бы это не было необходимо для Эмилии. Я даю вам возможность, следуя моим желаниям, стереть воспоминания о вашем поведении в прошлом. Так как мы едем в последних числах этого месяца, вы должны приехать не позже, чем через две недели; если вы сообщите мне точно, когда прибудете, я встречу вас. Так как миссис Эллис спешит вернуться в Бостон, я уверен, что вы приедете как можно скорее. Ввиду того, что у вас будут расходы, прилагаю при сем необходимую сумму. Если у вас есть долги, сообщите; я постараюсь уплатить их до вашего отъезда. В надежде, что вы поняли теперь свой долг, охотно подписываюсь как
ваш друг Д. Грэм».
Свет от лампы падал прямо на лицо Гертруды, и доктор Джереми заметил, как оно вспыхнуло, когда она читала письмо мистера Грэма. Он понял, что ее самолюбие задето, и, как только пастор с дочерью ушли, спросил, что же пишет ей Грэм.
– Он приглашает меня ехать с ними в Европу, – ответила Гертруда.
– В самом деле? – насмешливо переспросил доктор. – И он воображает, что вы тут же все бросите, соберетесь и поедете?
– А как ты думаешь, Герти? Поехать? – поинтересовалась миссис Джереми.
– Было бы просто безумием ехать со старым самодуром, да еще в обществе высокомерной барыни и двух ее модниц-племянниц. Воображаю, каково было бы Гертруде!
– Но, доктор, ты забываешь об Эмилии!
– Ну, а что Эмилия? Эмилия, бесспорно, ангел, она никого не обидит; но что это теперь значит? Я думаю, ей и самой-то несладко придется от новой родни!
– Значит, тем более мое место при ней, чтобы постоять за нее в случае необходимости, – сказала Гертруда.
– Так что, ты решаешь ехать? – еще раз спросила миссис Джереми.
– Да, только мои обязанности в отношении миссис Салливан и ее отца могли заставить меня покинуть Эмилию. Но они закончились, и теперь, когда я снова могу быть ей полезной и если она хочет, чтобы я вернулась, я не должна колебаться ни минуты. Я отчетливо вижу из письма миссис Эллис, что Эмилия несчастна, и постараюсь сделать для нее все, что смогу.
– Должна сказать, что с твоей стороны это жертва…
– Еще бы не жертва! – перебил жену доктор. – Отказаться от любимого занятия, от добрых знакомых, а главное – от того, к чему она так горячо стремилась, – от самостоятельной жизни!..
– Нет, доктор, – с живостью ответила Гертруда, – никогда то, что я делаю для Эмилии, не следует считать жертвой: для меня это величайшее наслаждение!
– Для Гертруды всегда радость делать добро, – заметила миссис Джереми.
– О, нет! – возразила Гертруда. – Мои желания не всегда совпадали с необходимостью, но в данном случае – другое дело. Меня приводит в ужас мысль, что за всеми одолжениями, которые принимают только от близких, любимых людей, Эмилии придется обращаться к посторонним. Долгие годы мы жили одной жизнью, и когда страдала одна из нас, страдала и другая. Я должна ехать к ней, иначе и быть не может!
– Мне хотелось бы, – пробормотал доктор, – чтобы вашу жертву хоть немного оценили. Но этот Грэм будет думать, что оказывает вам величайшую милость тем, что опять берет к себе. Он пишет вам как какой-нибудь нищей. Кстати, он ведь не в первый раз делает такие вещи. Вы еще далеко не все знаете о нем… – Затем он добавил несколько громче:
– Он хотя бы извиняется перед вами за свою грубость?
– Не думаю, чтобы он считал нужным делать это, – ответила Гертруда.
– Ну, конечно! А все-таки жалко, что вам опять придется попасть к нему. Но вы, Гертруда, прекрасный друг, и нам, миссис Джерри, надо сохранить эту дружбу. Быть может, когда-нибудь нам еще придется ею воспользоваться.
– Я всегда буду готова откликнуться на любой ваш призыв, – горячо отозвалась Гертруда. – Если и есть человек, который в долгу у окружающих, так это я. Я часто слышала, что людей упрекают в эгоизме и бесчувственности; но я этого не встречала, для меня расточали такие сокровища любви, каких не видела ни одна сирота.
– Гертруда, – растроганно промолвила миссис Джереми, – если Эмилия сделала вас такой, какая вы есть, она действительно имеет на вас большие права.
– О, да! Эмилия впервые показала мне разницу между добром и злом.
– И увидела пышные плоды того, что посеяла в вашей душе, – заключил доктор Джереми. – Но согласится ли мистер Уилсон отпустить вас?
– Я надеюсь, – ответила Гертруда. – Мне неприятно просить его об этом, он был слишком добр ко мне, а я и так уже пропустила две недели зимой; но так как до летних каникул осталось уже немного, я думаю, что он сможет заменить меня. Завтра же поговорю с ним.
Было решено, что Гертруда выедет через неделю. Миссис Джереми деятельно принялась помогать Гертруде. Всю ее мебель перенесли на чердак к доктору.
Мистер Уилсон очень сожалел, что ему приходится расставаться со своей лучшей учительницей. Фанни Брюс ходила с опухшими от слез глазами. Доктор с женой взяли с Гертруды слово писать им, а они будут пересылать ей письма Вилли.
Через две недели миссис Эллис вернулась в Бостон и привезла известие, что Гертруда благополучно добралась до Нью-Йорка, а еще неделю спустя миссис Джереми получила от нее письмо, извещавшее о скором отъезде Грэмов. Но каково было ее удивление, когда почти вслед за этим письмом она получила другое, следующего содержания:
«Нью-Йорк, 29 апреля.
Дорогая миссис Джереми, вы удивитесь, конечно, узнав, что мы все еще в Нью-Йорке и что наше путешествие отложено. Два дня тому назад у мистера Грэма случился припадок подагры, его застарелой болезни. У него были такие сильные боли, что все даже опасались за его жизнь. Хотя сегодня ему лучше и доктор находит, что он вне опасности, но он еще очень страдает, и раньше, чем через несколько месяцев, нельзя и думать о путешествии. Самое сильное желание у него теперь – вернуться домой, и как только он будет в состоянии перенести путешествие, мы немедленно переедем на их дачу под Бостоном.
Миссис Грэм и ее племянницы страшно раздосадованы этой неожиданной помехой. Они так мечтали о Париже. Что касается Эмилии и меня, то мы не очень жалеем об этом несостоявшемся путешествии, которое, признаться, пугало нас. И если бы причиной этого не была болезнь мистера Грэма, нам трудно было бы не испытать несколько эгоистичного удовольствия при мысли о возвращении в наш милый, старый дом. Хотя поездка не состоялась, но ни мистер Грэм, ни Эмилия не хотят и слышать о том, чтобы я ушла от них.
Вместе с этим письмом посылаю записочку мисс Эллис; не сомневаюсь, что вы будете так любезны и передадите ей. Надеюсь скоро увидеться с вами и с милым доктором.
Преданная вам Гертруда Флинт».
