По глазам графини он понял, что она нисколько не расположена шутить.
— И ранили! — прибавил он сокрушенно.
— Но под каким предлогом завязалась схватка? — осведомился глава полиции, пытаясь разглядеть ускользающую от него правду.
— Предлог был самый пустяковый: виконт спешил поскорее отвезти меня к сестре, потому что я обещала ей вернуться к утру, а этот человек стал оспаривать у него почтовых лошадей.
— Да это дело вопиет о возмездии, — заметил король, — не так ли, Сартин?
— Совершенно с вами согласен, государь, — отвечал глава полиции. — Мне нужно лишь собрать сведения. Скажите, сударыня, как звали обидчика? В каком он звании, к какому сословию принадлежит?
— К какому сословию? Он военный, по-моему, офицер конной гвардии дофина. Что до его имени, он зовется не то Баверне, не то Фаверне, не то Таверне — да, кажется, Таверне.
— Сударыня, — произнес г-н де Сартин, — завтра он будет спать в Бастилии.
— Нет, не надо! — вмешалась графиня, до сих пор дипломатично хранившая молчание. — Ни в коем случае!
— Почему это не надо? — возразил король. — И почему бы в самом деле не посадить этого негодяя в тюрьму? Вы прекрасно знаете, я терпеть не могу военных.
— А я, государь, настаиваю на том, — решительно повторила графиня, — чтобы человека, напавшего на господина Дюбарри, не трогали.
— Ну знаете, графиня, это непостижимо, — заметил Людовик XV. — Объясните мне, почему вы этого хотите. Я ничего не понимаю.
— Все очень просто. За него вступятся.
— Кто?
— Тот, по чьему подстрекательству он действовал.
— И это лицо защитит его от нас? Ну, графиня, это уж чересчур.
— Сударыня… — пролепетал г-н де Сартин, тщетно искавший спасения от удара, который вот-вот должен был на него обрушиться.
— Да, государь, от вас, именно от вас, и какие тут могут быть «ну»! Разве вы хозяин здесь?
Король ощутил удар, который предвидел г-н де Сартин, и облачился в броню.
— Вот оно что, — произнес он, — значит, мы углубимся в государственные соображения и начнем подыскивать потусторонние объяснения для простой дуэли?
— Сами видите, — возразила графиня, — вот вы уже от меня отрекаетесь и начинаете утверждать, что давешнее нападение — простая дуэль; ведь вы уже заподозрили, откуда ветер дует.
— Вон как вы все обернули! — протянул Людовик XV, открывая кран сосуда, в котором тут же запели птички, поплыли рыбки и потянулась вереница мандаринов.
— Так вы не знаете, кто направлял удар? — спросила графиня, теребя уши Самора, лежавшего у ее ног.
— Нет, уверяю вас, — отвечал Людовик XV.
— И даже не подозреваете?
— Клянусь, нет. А вы, графиня?
— Ну что ж, я-то знаю и скажу вам, причем не сообщу ничего нового, нисколько в этом не сомневаюсь.
— Графиня, графиня, — возразил Людовик XV, призывая на помощь чувство собственного достоинства, — вы, знаете ли, уличаете во лжи короля!
— Государь, возможно, я несколько резка, не отрицаю: но если вы полагаете, что я потерплю, чтобы господин де Шуазель преспокойно убивал моего брата…
— Ах, так это господин Шуазель! — отозвался король с таким облегчением, как будто не ожидал, что прозвучит это имя, услышать которое он был готов уже минут десять.
— Ну еще бы! Вы упорно не желаете признавать, что он мой заклятый враг, между тем я-то ясно вижу, тем более что он не дает себе труда скрыть ненависть, которую ко мне питает.
— Дорогая графиня, от ненависти до убийства огромное расстояние.
— Для Шуазеля расстояний не существует.
— Ах, любезный друг мой, снова вы о государственных соображениях!
— О Боже, Боже правый! Ну что за мучение, вы только подумайте, господин де Сартин!
— Да нет же, если вы и впрямь полагаете…
— Я полагаю, что вы меня не защищаете, вот и все; скажу больше: я уверена, что вы от меня отступаетесь! — яростно проговорила графиня.
— Ах, не сердитесь, графиня, — отвечал Людовик XV. — Я не только не покину вас, но и буду защищать, причем так надежно…
— Так надежно?
— Так надежно, что обидчик бедняги Жана дорого мне заплатит.
— Да, да, вы разобьете орудие и пожмете руку, которая его направляла.
— Но разве по справедливости не следует покарать того, кто нанес удар, то есть Таверне?
— Это, конечно, было бы справедливо, но не более того; то же, что для меня, вы сделали бы и для первого попавшегося торговца с улицы Сент-Оноре, которого отлупил солдат в театре. Предупреждаю вас: я не желаю, чтобы со мной обращались так же, как со всеми. Если для тех, кого вы любите, вы делаете не больше, чем для тех, до кого вам нет дела, тогда я предпочитаю быть в числе этих последних при всей их безвестности, при всем одиночестве: у них хотя бы нет врагов, которые бы покушались на их жизнь.
— Ах, графиня, графиня, — печально вздохнул Людовик XV, — а я сегодня в кои-то веки раз встал в таком веселом, счастливом, довольном расположении духа! Вы испортили мне такое прелестное утро!
— Хорошенькое дело! А какое утро выпало мне? У меня истребляют родных!
Несмотря на ужас, который внушала королю бушевавшая вокруг него буря, он не мог не улыбнуться при слове «истребляют».
Графиня в ярости встала.
— Ах, вот как вы меня жалеете? — прошипела она.
— Ну же, будет, не сердитесь.
— А я хочу сердиться.
— Напрасно: вы очаровательны, когда улыбаетесь, а от гнева дурнеете.
— Мне-то что до этого? Зачем мне красота, если я все равно оказываюсь жертвой интриг?
— Будет вам, графиня.
— Нет уж, выбирайте, я или Шуазель.
— Любезная моя красавица, такой выбор невозможен, вы оба мне необходимы.
— В таком случае я удаляюсь.
— Вот как?
— Да, я оставлю поле боя за врагами. Пускай я умру от горя, зато господин де Шуазель будет доволен, это послужит вам утешением.
— Послушайте же, графиня, клянусь вам, он не питает к вам ни капли злобы, он любит вас всем сердцем. В конце концов, он галантный человек, — добавил король, стараясь, чтобы г-н де Сартин расслышал эти последние слова.
— Галантный человек! Государь, вы меня выводите из терпения. Хорош галантный человек, подстраивающий убийства!
— Позвольте, — возразил король, — ничего еще не известно.
— И потом, — рискнул вмешаться глава полиции, — между военными, да еще и дворянами, так легко вспыхивают стычки, это так естественно!
— Вот оно что, — протянула графиня. — И вы туда же, господин де Сартин.
Глава полиции оценил важность этого «и ты, Брут» и отступил перед яростью графини.
С минуту продлилось глухое и грозное молчание.
— Вот видите, Шон, — произнес король среди всеобщего замешательства, — вот видите, все это ваших рук дело.
Шон с лицемерным огорчением потупила глаза.
— Король простит, — отвечала она, — за то, что горе сестры возобладало над стойкостью подданной.
— Хитрая бестия! — пробормотал король. — Ну, полно, графиня, не сердитесь, не будьте злопамятны.
— О нет, государь, какое там злопамятство… Я просто уеду в Люсьенну, а оттуда в Булонь.
— На море? — спросил король.
— Да, государь, и покину страну, где король боится министра.
— Сударыня! — оскорбленно возопил король.
— Что ж, государь, чтобы не докучать вам недостатком почтения к вашему величеству, я удаляюсь.
И графиня встала, краем глаза следя, какое впечатление произвел ее порыв.
Людовик XV испустил столь обычный для него вздох усталости, означавший: «Мне здесь изрядно наскучило».
Шон угадала, что означал этот вздох, и поняла, что, углубляя ссору, сестра подвергается опасности.
Она удержала графиню за платье, а потом приблизилась к королю и сказала:
— Государь, любовь, которую сестра моя питает к бедному виконту, завела ее слишком далеко. Я сама виновата, значит, мне и следует исправить свою ошибку. Прошу ваше величество видеть во мне смиреннейшую из своих подданных, умоляю вас, государь, обойтись с моим братом по справедливости; я никого не обвиняю: мудрость короля откроет ему истину.
