Принцессу окружил ее двор: офицеры, державшие под уздцы коней, придворные со шляпами в руках; они стояли тесной группой и перешептывались друг с другом.

Филипп де Таверне, бледный от волнения, с меланхолическим достоинством приблизился к дофине и произнес:

— С разрешения вашего королевского высочества позволю себе представить господина барона де Таверне Мезон-Руж, моего отца, и мадемуазель Клер Андреа де Таверне, мою сестру.

Барон склонился в низком поклоне, выдающем в нем человека, который знает, как надлежит приветствовать королев; Андреа же явила все изящество грациозной застенчивости, всю учтивость, столь лестную при изъявлении неподдельной почтительности.

Мария-Антуанетта взглянула на брата и сестру и, припомнив, что говорил ей Филипп о бедности своего отца, поняла, как им неловко.

— Ваше королевское высочество оказала безмерную честь замку Таверне, — с достоинством промолвил барон. — Наша убогая обитель не заслужила посещения столь прекрасной и высокородной особы.

— Я знаю, что я в гостях у старого французского воина, — отвечала ему дофина. — Моя мать, императрица Мария-Терезия, которая вела много войн, говорила мне, что в вашей стране люди, наиболее богатые славой, чаще всего бедны деньгами. — И с неподражаемым изяществом она протянула руку Андреа, которая, преклонив колено, поцеловала ее.

Тем не менее барон, думая о своем, с ужасом смотрел на толпу придворных, которых в его небольшом доме не на что будет даже посадить.

Но дофина тут же спасла его от конфуза.

— Господа, — обратилась она к своей свите, — вы не должны терпеть неудобств из-за моих фантазий или пользоваться привилегией дофины. Будьте добры обождать меня здесь, через полчаса я вернусь. Дорогая Лангерсхаузен, проводите меня, — попросила она по-немецки даму, которой помогла выйти из кареты. — И вы тоже, сударь, следуйте за нами, — сказала она вельможе в черном.

Этому человеку с красивым лицом и изящными манерами было лет тридцать, в своем простом черном наряде он выглядел по-особенному щеголеватым. Он посторонился, пропуская принцессу.

Мария-Антуанетта шла вместе с Андреа и дала знак Филиппу идти рядом с сестрой.

Барон же оказался рядом с тем самым, вне всякого сомнения, сановным лицом, которого дофина удостоила честью сопровождать ее.

— Так, значит, вы и есть Таверне Мезон-Руж? — обратился он к барону, щелкнув с чисто аристократической бесцеремонностью по своему великолепному жабо из английских кружев.

— Я должен обращаться к вам «сударь» или «монсеньер»? — спросил у него барон с бесцеремонностью, ни в чем не уступающей бесцеремонности человека в черном.

— Зовите меня просто «принц», — отвечал тот, — или, если вам предпочтительней, «ваше преосвященство».

— Да, ваше преосвященство, я именно и есть Таверне Мезон-Руж, — подтвердил барон со столь обычной для него насмешливостью.

Знание жизни и такт, присущие вельможам, подсказали его преосвященству, что он имеет дело отнюдь не с простым мелкопоместным дворянчиком.

— Этот дом — ваша летняя резиденция? — поинтересовался он.

— И летняя, и зимняя, — ответил барон, явно предпочитавший покончить с неприятными расспросами, но тем не менее сопровождавший каждый свой ответ глубоким поклоном.

Филипп время от времени с беспокойством оборачивался к отцу. Казалось, дом неотвратимо и с ехидностью приближается, чтобы со всей безжалостностью явить свою убогость.

Барон уже обреченно протянул руку к двери, куда давно не входили гости, как вдруг дофина обратилась к нему:

— Прошу извинить меня, сударь, за то, что я не зайду к вам в дом. Меня так влечет сень деревьев, что я провела бы в ней всю жизнь. Я немножко устала от комнат. Две недели меня все принимают в комнатах, а я люблю только свежий воздух, древесную сень и аромат цветов. — И, повернувшись к Андреа, она попросила: — Прикажите, мадемуазель, принести мне под эти прелестные деревья чашку молока.

— Ваше высочество, — вмешался побледневший барон, — как можно предлагать вам столь скудное угощение?

— Сударь, я всему предпочитаю молоко и сырые яйца. В Шенбруне[48], когда мне подавали что-нибудь молочное и сырые яйца, у меня был праздник.

Вдруг из жасминовой беседки, чья тень, похоже, так манила к себе дофину, вышел, сияя и раздуваясь от гордости, Ла Бри в великолепной ливрее и с салфеткой в руке.

— Ваше высочество, кушать подано! — объявил он с непередаваемой звонкостью и почтительностью в голосе.

— О, да я в гостях у волшебника! — со смехом воскликнула принцесса и даже не пошла, а, скорее, побежала к благоуханной беседке.

Страшно обеспокоенный, барон, забыв про этикет, оставил сановника в черном и устремился следом за дофиной.

Филипп и Андреа переглянулись со смесью удивления и испуга, но испуг в их взглядах явно преобладал.

Достигнув зеленой арки, ведущей в беседку, дофина изумленно вскрикнула.

Барон, подошедший следом за нею, облегченно вздохнул.

У Андреа опустились руки, и весь вид ее как бы говорил: «Господи, что все это значит?»

Краем глаза дофина видела эту пантомиму; она была достаточно проницательна, чтобы разгадать ее тайный смысл, если только сердце еще раньше не подсказало ей разгадку.

Под сводом, образованным цветущими побегами ломоноса и жасмина, которые оплели узловатые стволы и толстые ветви жимолости, тоже усыпанной цветами, стоял овальный стол, ослеплявший взгляд и скатертью из узорчатого штофа, и стоящей на скатерти посудой из чеканного золоченого серебра.

Десять приборов ожидали десятерых сотрапезников.

Первым делом взгляд дофины привлек необычный набор изысканнейших яств.

Там были засахаренные экзотические фрукты, варенья со всех концов света, бисквиты из Алеппо, мальтийские апельсины, лимоны и цитроны небывалых размеров, лежавшие во вместительных вазах. И наконец, наилучшие вина самого благородного происхождения играли всеми оттенками рубина и топаза в четырех великолепных хрустальных графинах, изготовленных и ограненных в Персии.

Молоко, которое попросила дофина, стояло в серебряном с позолотой кувшине.

Мария-Антуанетта взглянула на хозяев и увидела бледные, растерянные лица.

Те, кто сопровождал дофину, восхищались, радовались, ничего не понимая, да, впрочем, и не пытаясь понять.

— Значит, вы меня ждали, сударь? — спросила дофина у барона де Таверне.

— Я, ваше высочество? — пролепетал он в ответ.

— Это несомненно. За десять минут, а я у вас не дольше десяти минут, невозможно так подготовиться. — И, произнеся эти слова, дофина взглянула на Ла Бри, как бы желая сказать: «Тем паче имея всего одного лакея».

— Ваше королевское высочество, — сказал барон, — я действительно ожидал вас или, верней, был предупрежден о вашем приезде.

Дофина повернулась к Филиппу и спросила:

— Сударь, вы что же, написали?

— Нет, ваше высочество.

— О том, что я намерена остановиться у вас, сударь, не знал никто, да, по правде сказать, я и сама была не вполне уверена в этом. Я молчала о своем намерении, поскольку не хотела произвести тут смятение, какое все-таки произвела, и сообщила о нем вашему сыну только вчера вечером. Ваш сын еще час назад был при мне и мог обогнать меня не более чем на четверть часа.

— Действительно, ваше высочество, всего на четверть часа.

— Тогда, надо думать, вам шепнула об этом какая-нибудь фея, может быть, крестная мать мадемуазель, — промолвила дофина, с улыбкой глядя на Андреа.

— Ваше высочество, — отвечал барон, предлагая принцессе стул, — нет, вовсе не фея предсказала мне этот счастливый случай, а…

— А? — повторила дофина, видя нерешительность барона.

— Клянусь, это был чародей!

— Чародей? Но как он это сделал?

— Не могу вам сказать, потому что не занимаюсь магией, но именно ему я обязан тем, что принимаю ваше королевское высочество более или менее пристойно, — объяснил барон.

— В таком случае лучше здесь ни к чему не притрагиваться, потому что все эти яства сотворены колдовством, — сказала дофина и, поворотясь к вельможе в черном, заметила: — А вы, ваше преосвященство, поторопились разрезать этот страсбургский пирог, ни крошки которого мы решительно не станем есть. И вам, моя дорогая, — обратилась она к своей воспитательнице, — советую не доверять этому кипрскому вину и следовать моему примеру.