Барон, как всякий эгоист, награждал Филиппа всеми качествами, которые эгоизм отвергает применительно к себе самому, но старательно ищет в других: не быть сильным, благородным, мужественным для эгоиста означает быть эгоистом, то есть соперником, противником, врагом, ибо это значит украсть у него преимущество считать себя вправе требовать этих добродетелей от общества.

Окончательно убедив себя подобными рассуждениями, г-н де Таверне пришел к выводу, что Филипп, разумеется, спас сестру и что, вероятно, он задержался на площади, чтобы отыскать и тоже спасти отца, а также, что, очевидно и, более того, бесспорно, он повел домой на улицу Цапли Андреа, несколько ошеломленный этой суматохой.

После чего, повернувшись, барон по улице Капуцинок дошел до площади Людовика Великого, которая ныне именуется площадью Победы.

Но когда он был еще шагах в двадцати от своего дома, Николь, стоявшая на дозоре в дверях и болтавшая с кумушками, возопила:

— А где же господин Филипп? Где мадемуазель Андреа? Что с ними?

Весь Париж уже знал о катастрофе от первых прибежавших с площади Людовика XV, чей испуг к тому же преувеличил ее размеры.

— О Господи! — воскликнул несколько взволнованный барон. — Разве они еще не вернулись, Николь?

— Нет, сударь. Их до сих пор нет.

— Видно, им пришлось сделать крюк, — решил барон, трепеща все более и более, по мере того как рушились возведенные им логические построения.

И все-таки барон остался на улице, решив ждать вместе с охающей Николь и Ла Бри, который молча воздевал руки к небу.

— Вон господин Филипп! — закричала Николь с неописуемым ужасом, поскольку Филипп шел один.

И вправду, в темноте к ним, пошатываясь, бежал Филипп, исполненный отчаяния.

— Сестра здесь? — еще издали крикнул он, заметив стоящих у дверей.

— Боже мой! — побледнев и испытывая слабость, охнул барон.

— Андреа! Андреа! — взывал на бегу молодой человек. — Где Андреа?

— Мы ее не видели, господин Филипп, ее здесь нет. О Господи, Господи! Бедная хозяйка! — всхлипывая, вопила Николь.

— А ты вернулся? — воскликнул барон с гневом, на который он совершенно не имел права, о чем знает читатель, поскольку мы посвятили его в тайны логики г-на де Таверне.

Филипп подошел к нему и показал свое окровавленное лицо и сломанную, безвольно висящую руку.

— Увы! Увы! — стенал барон. — Андреа! Несчастная моя Андреа!

И он рухнул на каменную скамью, стоявшую у двери.

— Я разыщу ее, живую или мертвую! — с мрачным видом произнес Филипп.

С лихорадочной поспешностью молодой человек побежал обратно. На бегу правой рукой он вложил левую в кафтан. Филипп понимал, что сломанная рука помешает ему продираться в толпе и, будь у него в этот миг топор, он бы ее тут же отрубил.

Тогда-то на роковом поле мертвых, которое мы уже посетили, он встретил Руссо, Жильбера и зловещего, покрытого кровью хирурга, который выглядел скорей злым адским духом, предводительствующим в резне, нежели добрым гением, явившимся, чтобы нести помощь.

Почти всю ночь Филипп бродил по площади Людовика XV, не имея сил удалиться от стен Хранилища мебели, где был найден Жильбер, и сжимая в руке клочок белого муслина; молодой человек сохранил его и все время обращал к нему взор.

Когда же восток побледнел от первых проблесков зари, Филипп, совершенно обессиленный и с трудом силившийся не рухнуть рядом с мертвецами, которые в сравнении с ним казались менее бледными, ощутил какое-то непонятное помутнение разума: он тоже, как его отец, вдруг уверился, что Андреа придет или будет кем-то доставлена домой. И тогда Филипп устремился по улице Цапли.

Уже издали он увидел, что у дверей стоят те, кого он оставил.

Поняв, что Андреа не появилась, он остановился.

Барон тоже заметил его.

— Ну что? — крикнул он Филиппу.

— Сестра не вернулась? — спросил молодой человек.

— Увы! — воскликнули разом барон, Николь и Ла Бри.

— И никаких вестей? Никаких сведений? Никакой надежды?

— Никакой!

Филипп упал на каменную скамейку, барон издал дикий вопль.

В этот миг в конце улицы показался фиакр, медленно подкатил к дому и остановился.

В окне фиакра видна была женщина, находившаяся, похоже, без чувств: голова ее безвольно склонилась на плечо. Увидев ее, Филипп мгновенно пришел в себя и рванулся к экипажу.

Дверь кареты открылась, и из нее вышел мужчина, неся на руках безжизненную Андреа.

— Мертва! Она мертва! Нам привезли ее тело! — упав на колени, воскликнул Филипп.

— Мертва… — пробормотал барон. — Сударь, она мертва?

— Не думаю, господа, — спокойно отвечал человек, привезший Андреа. — Я надеюсь, что мадемуазель де Таверне просто без сознания.

— Колдун! Это колдун! — вскричал барон.

— Барон Бальзамо! — пробормотал Филипп.

— Он самый, господин барон. И я счастлив, что в чудовищной свалке сумел узнать мадемуазель де Таверне.

— Где это было, сударь? — спросил Филипп.

— Возле Хранилища мебели.

— Да, там, — произнес Филипп. Но внезапно радостное выражение на лице его сменилось угрюмой подозрительностью, и он заметил: — Однако, барон, вы довольно поздно привезли ее к нам.

— Сударь, — ничуть не удивившись, отвечал Бальзамо, — вы легко поймете мои затруднения. Я не знал адреса вашей сестры и велел своим людям отвезти ее к маркизе де Савиньи, моей доброй приятельнице, которая живет рядом с королевскими конюшнями. И там-то этот славный малый, который помог мне привезти мадемуазель… Вы сейчас все увидите. Идите сюда, Комтуа.

Говоря это, Бальзамо сделал знак, и из фиакра вылез человек в королевской ливрее.

— Так вот, — продолжал Бальзамо, — этот славный малый, приставленный к королевским каретам, узнал мадемуазель де Таверне, так как однажды вечером отвозил ее из Мюэты к вам в особняк. Он запомнил вашу дочь по причине ее поразительной красоты. Я велел ему сесть со мной в фиакр и теперь имею честь вручить вам мадемуазель де Таверне, которая находится отнюдь не в столь тяжелом состоянии, как вам показалось.

И, завершив свою речь, Бальзамо самым почтительным образом передал девушку ее отцу и Николь.

Впервые в жизни барон ощутил, что на правый глаз его набежала слеза, и, страшно пораженный собственной чувствительностью, позволил этой слезе скатиться по своей морщинистой щеке. Филипп протянул Бальзамо ту руку, которая у него действовала.

— Сударь, — сказал он, — вы знаете, где я живу, знаете мое имя. Пожалуйста, требуйте от нас все, что угодно, в благодарность за услугу, которую вы только что нам оказали.

— Я исполнил свой долг, сударь, — ответил Бальзамо. — Разве я не пользовался вашим гостеприимством?

И с поклоном он проследовал к фиакру, не отвечая на приглашение барона зайти в дом. Но, не пройдя и нескольких шагов, обернулся и произнес:

— Прошу прощения, я забыл дать вам адрес маркизы де Савиньи. Она живет в особняке на улице Сент-Оноре, неподалеку от монастыря фейянов. Говорю его вам на тот случай, если мадемуазель де Таверне сочтет необходимым сделать ей визит.

В объяснении этом, в точности подробностей, в полноте сведений выражалась деликатность, глубоко тронувшая Филиппа, и даже барона.

— Сударь, — объявил барон, — моя дочь обязана вам жизнью.

— Знаю, сударь, и я счастлив и горд этим, — ответил Бальзамо.

На сей раз Бальзамо, за которым следовал Комтуа, отказавшийся от предложенного ему Филиппом кошелька, сел в фиакр и уехал.

Почти в тот же самый миг, как будто отъезд Бальзамо привел девушку в чувство, Андреа открыла глаза.

И тем не менее еще несколько секунд она не приходила в себя, не могла произнести ни слова, взгляд ее был затуманен.

— Господи! Господи! — бормотал Филипп. — Неужто ты допустишь, чтобы она вернулась к нам только наполовину? Неужто она останется безумной?

Андреа, похоже, услышала эти слова и покачала головой. Но все равно она продолжала молчать, словно пребывая в состоянии некоего экстаза.

Она встала и протянула руку в направлении той улицы, куда свернул фиакр Бальзамо.