В тупике каждый день появлялись два обитателя: сапожник в деревянной будке и штопальщица в бочке; и тот и другая помещались под монастырскими акациями, уже в девять утра бросавшими обширную тень на пыльную землю. По вечерам штопальщица отправлялась домой, а сапожник вешал на свой дворец замок; никто больше не смотрел на этот закоулок, если не считать угрюмого и уже упоминавшегося нами хмурого глаза-окна.
Кроме двери, ведущей в тупик, дом, который мы попытаемся описать как можно подробнее, имел главный вход с улицы Сен-Клод. Вход представлял собою ворота, украшенные рельефами времен Людовика XIII и молотком с головой грифона, указанным графом Фениксом кардиналу де Рогану в качестве главной приметы. Что же касается окон дома, то они выходили на бульвар и по утрам освещались первыми лучами солнца. В те времена в Париже вообще и в этом квартале в частности было не очень-то спокойно, поэтому решетки на окнах и стены, ощетинившиеся шипами, никого не удивляли.
Мы говорим все это, потому что второй этаж описываемого нами дома весьма напоминал крепость. От врагов, мошенников и любовников его защищали железные балконы, снабженные множеством острых шипов, глубокий ров опоясывал здание со стороны бульвара, а чтобы проникнуть в эту крепость с улицы, нужно было подняться по лестнице из тридцати ступенек. На стену вели тридцать две ступеньки, за нею помещался или, точнее, скрывался внутренний двор.
Этот дом, около которого сегодня останавливаются удивленные и смущенные прохожие, для 1770 года вовсе не выглядел странным. Напротив, он гармонировал со всем кварталом, и если славные обитатели улицы Сен-Клод обходили особняк стороной, то причиной этому был не сам дом, репутация которого оставалась безупречной, а пустынный бульвар, шедший от заставы Сен-Луи и пользовавшийся дурной славой, а также Капустный мост, чьи две арки, переброшенные через сточную канаву, напоминали парижанам, знакомым с историей, непреодолимые колонны Кадеса[147]. В сущности, эта часть бульвара вела к Бастилии. На протяжении четверти лье там не встретишь и десятка домов; а поскольку городские власти не сочли нужным осветить это пустое и заброшенное место, остававшееся темным все время, кроме восьми светлых часов в летние дни и четырех в зимние, то там царил настоящий хаос и был рай для разбойников.
Вот по этому-то бульвару около девяти часов вечера, то есть через три четверти часа после событий в Сен-Дени, и летела карета. На дверцах ее красовался герб графа Феникса. Сам граф ехал шагах в двадцати впереди верхом на Джериде, который вдыхал пыль, клубившуюся над мостовой, и помахивал своим длинным хвостом. В карете за задернутыми занавесками, раскинувшись на подушках, спала Лоренца.
Словно услыхав стук колес, ворота как по волшебству распахнулись, и карета, проехав по окутанной глубоким мраком улице Сен-Клод, скрылась во дворе описанного нами дома. Ворота за нею тут же закрылись. Между тем такая таинственность была вовсе ни к чему: никто не наблюдал за возвращением графа Феникса, никто не мог ему помешать в чем бы то ни было — пусть даже он привез бы в кофрах своей кареты сокровища аббатства Сен-Дени.
А теперь — несколько слов о внутреннем расположении дома, которое необходимо знать нашему читателю, потому что мы еще не раз намерены сюда вернуться. В упоминавшемся уже дворе, где трава за много лет успела раздвинуть каменные плиты, по правую сторону располагались конюшни, по левую — каретные сараи, а в глубине — крыльцо с дверью, к которой с двух сторон вели лестницы в дюжину ступеней. Внизу особняк — во всяком случае, на первый взгляд — состоял из громадной прихожей, столовой с огромным количеством серебряной посуды в поставцах и гостиной, которая, казалось, была обставлена совсем недавно, нарочно для новых жильцов.
В прихожей у входа в гостиную располагалась широкая лестница на второй этаж. Там помещались три комнаты хозяина дома. Однако человек, имеющий способности к геометрии, прикинув на глазок периметр особняка и подсчитав его поперечник, удивился бы тому, что в таком объеме поместились так мало помещений. Дело тут было вот в чем: внутри здания находился как бы еще один, потайной дом, о существовании которого известно было лишь тем, кто его населял. И действительно, в прихожей, рядом со статуей бога Гарпократа, держащего палец у губ и призывающего к молчанию, символом которого он и является, среди архитектурного орнамента была маленькая неприметная дверь, открывавшаяся с помощью пружины. Она вела в узкий коридор, всю ширину которого занимала лестница на второй этаж; лестница эта заканчивалась небольшой комнатой, освещенной двумя зарешеченными окнами, смотревшими во внутренний двор. Он представлял собою как бы коробку, скрывавшую от посторонних глаз весь секретный дом.
Комната, куда вела внутренняя лестница, явно принадлежала мужчине. Коврики перед кроватью, креслами и диванами представляли собою великолепнейшие шкуры африканских и индийских зверей — львов, тигров и пантер со сверкающими глазами и угрожающе оскаленными пастями. Стены, обтянутые испанской кожей с богатым тиснением, были увешаны разнообразным оружием: от гуронского томагавка до малайского криса, от меча крестоносца до арабского ханджара, от аркебузы XVI века, инкрустированной слоновой костью, до ружья с золотой насечкой XVIII века. Напрасно было бы искать в этой комнате другой выход — быть может, он был, и даже не один, но никто никогда его не видел.
Слуга-немец, лет двадцати пяти — тридцати, который уже много дней слонялся один по огромному дому, запер ворота на засов, открыл дверцу кареты и, в то время как бесстрастный кучер начал распрягать лошадей, взял на руки спящую Лоренцу, донес ее до прихожей и там, положив на стол, покрытый красной скатертью, тихонько натянул ей на ноги длинное белое покрывало, в которое была завернута женщина. Затем он вышел во двор, зажег от фонаря кареты семисвечный канделябр и вернулся назад. Однако, хоть он отсутствовал и недолго, Лоренца тем временем исчезла: вслед за камердинером в прихожую вошел граф Феникс, в свою очередь взял Лоренцу на руки и через потайную дверь и лестницу внес ее в оружейную комнату, тщательно закрыв за собой двери.
Оказавшись там, он нажал носком ноги пружину, скрытую в углу камина с высоким колпаком. Тотчас же каминная доска, служившая также потайной дверью, бесшумно повернулась на петлях, и граф, войдя в нее, скрылся, после чего таким же манером — ногой — ее закрыл. По ту сторону камина находилась еще одна лестница. Поднявшись на пятнадцать выстланных плюшем ступенек, он переступил порог комнаты, обитой атласом с вытканными на нем цветами таких естественных оттенков и так искусно выделанными, что их можно было принять за живые.
Два больших шкафа с позолотой и инкрустированными медью дверцами, клавесин и туалет розового дерева, красивая, пестрая кровать и поставец с севрским фарфором составляли меблировку спальни; расставленные симметрично на площади в тридцать на тридцать футов стулья, кресла и диваны занимали остальные покои — туалетную комнату и будуар, примыкавшие к спальне.
Свет в спальню проникал через два окна, занавешенные плотными шторами, однако, поскольку на дворе стояла ночь, шторы в этот час были не нужны. В будуаре и туалетной комнате окна отсутствовали. Там днем и ночью горели лампы; они могли подниматься к потолку, и чьи-то невидимые руки, заправляя их ароматичным маслом, постоянно поддерживали огонь.
В спальне было тихо: ни шороха, ни вздоха; казалось, она удалена на сто лье от остального мира. Только повсюду сверкает золото, со стен улыбаются красивые картины да горят, словно чьи-то глаза, переливчатые грани богемского хрусталя — это граф, положив Лоренцу на диван, решил, что в будуаре темно и зажег огонь в серебряном сосуде, так занимавшем Жильбера, и розовые свечи в двух канделябрах на камине.
Вернувшись к Лоренце, граф стал коленом на кучу подушек рядом с нею и позвал:
— Лоренца!
Молодая женщина приподнялась на локте, однако глаза ее оставались закрытыми. Она не ответила.
