Соловей Пред домом отца моего Зеленая липа растет, На липе сидит соловей И звонкую песню поет. «Ах, выучи петь и меня, Соловушко! Ножку твою И рученьку золотом я, Кольцом золотым окую». «К чему это золото мне, Кольцо золотое к чему? Я птичка лесная: отдать Себя не хочу никому!» Сон Нынче ночью мне приснился Сон томительный такой: У меня в саду разросся Розмарина куст большой. Сад был кладбище: могила — Грядка, полная цветов; Много падало с деревьев Свежих листьев и плодов. В золотой бокал сбирала Я душистые цветки; Вдруг из рук моих он выпал И разбился весь в куски. Потекли оттуда капли Алой крови и жемчуг… Что бы значил сон тяжелый? Ты не умер, милый друг? Федор Сологуб Нюренбергский палач Кто знает, сколько скуки В искусстве палача! Не брать бы вовсе в руки Тяжелого меча. И я учился в школе В стенах монастыря, От мудрости и боли Томительно горя. Но путь науки строгой Я в юности отверг, И вольною дорогой Пришел я в Нюренберг. На площади казнили; У чьих-то смуглых плеч В багряно-мглистой пыли Сверкнул широкий меч. Меня прельстила алость Казнящего меча И томная усталость Седого палача. Пришел к нему, учился Владеть его мечом, И в дочь его влюбился, И стал я палачом. Народною боязнью Лишенный вольных встреч, Один пред каждой казнью Точу мой темный меч. Один взойду на помост Росистым утром я, Пока спокоен дома Строгий судия. Свяжу веревкой руки У жертвы палача. О, сколько тусклой скуки В сверкании меча! Удар меча обрушу, И хрустнут позвонки, И кто-то бросит душу В размах моей руки. И хлынет ток багряный, И, тяжкий труп влача, Возникнет кто-то рдяный И темный у меча. Не опуская взора, Пойду неспешно прочь От скучного позора В мою дневную ночь. Сурово хмуря брови, В окошко постучу, И дома жажда крови Приникнет к палачу. Мой сын покорно ляжет На узкую скамью, Опять веревка свяжет Тоску мою. Стенания и слезы,— Палач — везде палач. О, скучный плеск березы! О, скучный детский плач! Кто знает, сколько скуки В искусстве палача! Не брать бы вовсе в руки Тяжелого меча! Максим Горький
Песнь Рагнара Мы рубились мечами в пятьдесят одной битве. Много пролито нами алой крови врагов! Мы на крыльях служили скоттам, бриттам обедню, Много мы положили в землю храбрых людей. И в чертоги Одина мы проводили В битвах с людом Эрина храбро павших норманн. Облеченные славой и с богатой добычей, От потехи кровавой мчимся мы отдыхать. Крики боли, проклятья — позади нас остались. Ждут нас женщин объятия, ждут нас песни любви. Битвы, трупы, руины — позади нас остались. И — морей властелины — мы рабы впереди. Славой воинов горды, женщин ей мы оделим, И родные фиорды будут храбрых венчать. Дни пройдут, и норманны, молодые орлята, Снова ринутся в битвы на Зеленый Эрин. Мы живем только в битвах, мы хотим только славы, Чтоб в Валгале с Одином было весело нам. Мы рубились мечами в пятьдесят одной битве, Много пролито нами алой крови врагов! В. Я. Брюсов Старый викинг Он стал на утесе; в лицо ему ветер суровый Бросал, насмехаясь, колючими брызгами пены, И вал возносился и рушился, белоголовый, И море стучало у ног о гранитные стены. Под ветром уклончивым парус скользил на просторе, К Винландии внук его правил свой бег непреклонный, И с каждым мгновеньем меж ними все ширилось море, А голос морской разносился, как вопль похоронный. Там, там, за простором воды неисчерпно-обильной, Ему же коснеть безопасно под кровлей могильной Да слушать, как женщины робко лепечут молитвы! О, горе, кто видел, как дети детей уплывают В страну, недоступную больше мечу и победам! Кого и напевы военных рогов не сзывают, Кто должен мириться со славой, уступленной дедам. Хочу навсегда быть желанным и сильным для боя, Чтоб не были тяжки гранитные косные стены, Когда уплывает корабль среди шума и воя И ветер в лицо нам швыряется брызгами пены. |
