Этим закончилось первое «взятие» алтайских заводов Демидова в казну. Начался новый период их истории, с которым связано дальнейшее их развитие.
Как ранее упоминалось, императрица резолюцией от 12 ноября 1736 года предоставила Демидову преимущество в пользовании рудными местами. Ему предписывалось отвести рудники, «сколько по препорции ево заводов потребно», а в том, что оставалось сверх «препорции», повелевалось «дать волю и другим». Полной монополии на добычу и переработку алтайских руд он не получил. Государственной пользы в этом в Петербурге не усмотрели, поскольку, как отмечалось в резолюции, удобных мест для строительства заводов в этих краях «довольно». Это решение дополнительно мотивировало Акинфия строить новые заводы: кроме рудников, от которых во многом зависела перспектива, он получал и потенциальных конкурентов — фантом, побуждавший к ускоренному развитию.
Передача завода продолжалась до конца лета 1737 года. Но сразу приступить к строительству нового предприятия Демидов не смог — отсутствовал плотинный мастер. Такой, собственно говоря, имелся, но в годы «взятия» его перевели: отправили на берега Енисея строить казенный завод в Красноярском уезде. Требовалось обеспечить ему замену, а ближе Якутска никого подходящего не нашли.
Добравшись наконец до Алтая, мастер приступил к работе осенью 1739 года. Ранее присмотренное место на Бобровке он забраковал, пришлось искать новое. Оно было найдено неподалеку — всего в 15 верстах ниже по Оби, близ устья реки Бар-наулки. Строительство Барнаульского завода началось 28 сентября. Расчищалось место, заготавливались материалы, весной приступили к сооружению плотины[622]. Потом строили медеплавильные печи и гармахерские горны.
Демидов просил позволить возвести вокруг завода деревянную крепость, вооруженную чугунными пушками. В сентябре 1741 года правительница Анна Леопольдовна такое разрешение дала с указанием строить ее по образцу той, что стояла в Кунгурском уезде «при его ж Демидова заводе». Создавать укрепления и вооружаться Акинфий должен был на собственный счет. Впрочем, отливать хорошие пушки Демидовы научились давно, при необходимости их делали даже в Туле.
Еще в 1738 году Генералберг-директориум разрешил приписать к Колывано-Воскресенским заводам до двухсот дворов государственных крестьян. Приписали с задержкой — только в 1740-м. Акинфий получил более тысячи душ, подневольный труд которых обходился дешевле вольнонаемного. На другой год дали разрешение на приписку к строившемуся Барнаульскому заводу еще 300 дворов. Фактически он получил 200, но дело все же пошло быстрее[623].
Кроме трудностей со специалистами и работными людьми были, возможно, и другие причины, тормозившие строительство второго алтайского завода Демидовых. На нем попытались реализовать усовершенствованную технологию плавки, а посланный на Алтай ее создатель старообрядец Родион Набатов (о нем ниже) долго находился под арестом[624].
Барнаульский завод строили без малого пять лет. Он заработал в 1744 году — 5 июля началась плавка в гармахерском горне, 8-го пустили первую рудоплавильную печь. В том же году были пущены еще один горн и печь. Затем дело заглохло — за год, оставшийся до смерти Акинфия Демидова, строительство новых объектов не продвинулось дальше фундаментов.
С Колывано-Воскресенского завода, где работало семь печей и не было ни одного гармахерского горна, примерно половина черной меди поступала для очистки по-прежнему на заводы Среднего Урала, тогда как остальное — на Барнаульский завод. В первый год его работы на нем выплавили 750 пудов чистой меди и 850 пудов черной. Это, конечно, немного. На Колыванском заводе в лучшие годы чистой выплавляли до трех тысяч пудов[625]. Но это, казалось тогда, было только начало. Между тем до полной остановки нового завода оставался всего год.
Серебро и золото алтайских руд
С медью дело постепенно налаживалось. Но в тени алтайской меди долгое время таилось серебро.
Сыскать серебряную руду обещал Петру I еще отец Акинфия. Царь напоминал об этом, ждал известий об открытии. Не дождался.
О присутствии серебра в алтайской руде достоверно стало известно в 1726 году, когда в доставленном Акинфием образце ее обнаружил пробирер Иван Шлаттер. Правда, содержание в нем драгоценного металла было вдвое меньше, чем в то время считалось приемлемым для промышленной разработки месторождения. Прямых последствий открытие не имело, но Акинфий результат шлаттеровских опытов мимо внимания не пропустил.
26 сентября 1727 года вышел указ императора Петра II, разрешивший в отдаленных местах Сибири (за Тобольском, в Иркутской и Енисейской провинциях) всем, кто «сыщет… руды золотыя, и серебряныя, медныя, оловянныя, свинцовыя, железныя или минеральныя и краски, тем самому или с кем компанию согласится, заводы строить, какие кто похощет, и оныя руды и минерал плавить и делать свободно и безвозбранно»[626]. Свобода и «безвозбранность» обеспечивались переходом от разрешительного к уведомительному порядку добычи и использования руд. Единственное, что требовали от промышленника, — по вступлении в «промысл» в срок до трех месяцев подать воеводе «для ведома» сведения о себе и компаньонах, месте обнаружения руды, содержании в ней металла, расположении завода. Оповещение Берг-коллегии возлагалось уже на воеводу[627].
Чувствуя близость открытия, Акинфий продолжал поиски. В 1730 году, в ноябре, обнадеживающие известия прислал ему с Алтая Никифор Семенов: руда, приисканная в одной из гор, вероятно, содержит серебро, но полной уверенности в этом еще нет.
Когда оправдались предчувствия и в какой степени? В 1733 году канцелярист Коммерц-коллегии Григорий Капустин подал донос: на демидовских заводах серебряная руда уже найдена, «а ныне тое руду без указа плавить не велено»[628]. Он был прикомандирован к отправлявшемуся на Урал по делам Следствия о заводах капитану Кожухову. Капустину предписывалось быть при Кожухове неотлучно, а Кожухову — «по представлением ево, что к пользе интереса нашего надлежит, всякое усердное произведение и следование чинить неослабно». Мотивировка: «понеже оной канцелярист в тех делех имеет искуство»[629]. Капитану Преображенского полка поручалось действовать по «представлениям» канцеляриста… К доносу, как видим, отнеслись серьезно. Но доказать его не удалось.
Весной 1739 года был введен в действие Берг-регламент, многие правила изменивший. Нельзя сказать, что он полностью ломал практику, введенную Берг-привилегией и дополненную (для отдаленных территорий) указом 1727 года. Он адаптировал ее к ситуации таким образом, чтобы предоставить максимум удобств и выгод для человека, управлявшего в то время горной отраслью страны, — барона Шемберга.
В отношении руд всех «металлургических» металлов, включая драгоценные, восстанавливался разрешительный принцип их добычи. Теперь первым действием счастливого открывателя должно было стать немедленное объявление в Генералберг-директориуме или определенным от него горным «управителям». Декларировалось, что обнаружившему руду «по его прошению… дастся к рудокопию позволение наперед других». Вместе с тем предписывалось, «дабы каждый и все… для тех, как уже действительных, так и еще вновь учреждаемых заводов, являлись в Нашей Резиденции Санктпетербурге в Нашем Генералберг-Директориуме, и оных кондиций ожидали, которыя от Нашего Генералберг-Директориума постановить за потребно разсуждено будет»[630]. Тем самым обещание дать позволение приобретало условный характер: нужно было ехать, бить челом, ожидать кондиций.
